Небо над бездной - Полина Дашкова

– Никто.

– Зачем врешь? Не надо, – князь укоризненно покачал головой, – не будешь мне доверять, я обижусь.

– Ну да, приходил нищий русский эмигрант, клянчил денег. Я не вру. Он действительно никто.

– Разве «никто» сумел бы найти тебя? Разве ты заболел бы так после встречи с «никто»?

Федору вовсе не хотелось обсуждать визит Степаненко. Скорее всего, князь понятия не имел, кто и зачем приходил и приходил ли вообще. Он пытался вытянуть информацию для каких-то своих целей.

Какие у него могут быть цели, на чьей он стороне и вообще, кто такой Георгий Иванович Гурджиев, не знал даже Бокий. Вероятно, знал Ленин, но не считал нужным что-либо объяснять.

Почему-то у Федора не поворачивался язык называть этого человека по имени-отчеству, по фамилии. Про себя и вслух он продолжал величать его князем, опуская псевдоним Нижерадзе.

«О псевдониме спрошу при случае», – подумал он и произнес вялым, сонным голосом:

– Заболел я после вашего замечательного ужина. Возвращался пешком, ветер был холодный, меня продуло. Кстати, вы правда считаете, что у человека изначально нет никакой души, что он машина?

Князь выпучил глаза, но усердствовать не стал, видно, понял уже, что на Федора его чары не действуют.

– Слабенький зародыш, зернышко души дается каждому при рождении, – произнес он вкрадчивым тоном проповедника, – но если жить неправильно, зернышко сгниет, ничего из него не вырастет. Человек – то, чем желает быть. Большинство людей желают быть рабами, бездушными машинами. Им кажется, так проще, удобней. Я никого не заставляю танцевать в моих балетах.

– Вы дурачите их, сводите с ума и получаете удовольствие от своей власти над ними, – спокойно заметил Федор.

Он ждал, что князь взорвется, разозлится. Но нет. Усы дернулись в лукавой улыбке.

– Власть – это большое удовольствие, самое большое из всех, доступных человеку. Я никого не держу насильно. Каждый волен отказаться и уйти в любую минуту. Никто не уходит. Им нравится делать, что я велю. Им нравится подчиняться. Больше всего на свете они боятся свободы. Для кого-то самое большое удовольствие – власть, для кого-то – подчинение.

– Что такое, по-вашему, свобода?

– Свобода и бессмертная душа суть одно и то же. Кто отказывается от свободы, теряет душу и становится машиной. Это всегда происходит добровольно. Даже в ад никого не тащат насильно. Всегда есть выбор. Но выбор – тяжкий груз, который способны принять на себя лишь избранные.

– Кем избранные?

– Э, дорогой, ты слишком много задаешь вопросов.

Он опять засмеялся. У него было отличное настроение. Он тепло, как родного, приветствовал официанта, который принес ужин из вагона-ресторана. Расплачиваться пришлось, разумеется, Федору.

На тарелках дымилось рыбное филе в белом соусе, вареная картошка.

– Я заказал на свой вкус, надеюсь, ты не откажешься.

Федор сначала думал, что кусок в горло не полезет, но рыба оказалась удивительно вкусной. Он съел все, что было в тарелке, с удовольствием выпил жидкий сладкий чай.

Они вышли курить в коридор.

– Ну, а денег нищему эмигранту ты дал? – внезапно спросил князь.

– Нет.

– Почему? Ты что, жадный?

– Да. Я жадный.

– Слушай, хватит врать. У тебя это плохо получается. Кто к тебе приходил? Зачем приходил?

«Я рано расслабился. Он не отвяжется», – понял Федор.

– Тот, кому вы устроили расстройство желудка.

– Вот наконец не врешь, – одобрительно кивнул князь. – Я знаю, кто приходил.

– Зачем тогда спрашиваете?

– Чтобы между нами не было недомолвок. Мы должны доверять друг другу. Гостя твоего зовут Петр Степаненко. Он сбежал из России в восемнадцатом году, его хотели расстрелять за воровство, но отпустили. Почему ты не сказал мне в кафе, что знаком с ним?

– Потому что он сильно изменился. Отощал, полысел. Я не узнал его в кафе.

– Что ему было нужно?

– Ну, вам же и так все известно, – Федор пожал плечами, – вы маг, провидец.

– Не паясничай, – строго сказал князь, – кто приходил, мне известно. Зачем, неизвестно. Он спрашивал обо мне?

– Он интересовался, чем болен Ленин, и предлагал мне выступить с публичным заявлением по этому поводу.

– Обо мне спрашивал?

– Он назвал вас абреком и спросил, кто вы такой.

– Что ты ответил?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Ну, я сказал, что это не его дело.

– И все? На этом разговор кончился?

– О вас мы больше не говорили. Речь шла о здоровье Ленина. Он требовал, чтобы я публично объявил Ленина недееспособным, сумасшедшим сифилитиком. Это была провокация.

– Как ты догадался?

– По глазам.

– Молодец. Ты не ошибся. У него глаза подлеца и провокатора. Ну, а теперь скажи мне, что, Ильич правда болен безнадежно?

– Он болен тяжело, но не безнадежно. Сифилиса у него нет. Маразма тоже.

– В России верят слухам о сифилисе?

– Не знаю. Я не интересуюсь слухами.

– Кто это придумал, как ты считаешь?

– Понятия не имею. Какая разница?

– И правда никакой. Мне жаль Старика. Он романтик, большое наивное дитя. Мы с ним сыграли много интересных шахматных партий.

– Кто выигрывал?

– Бывало по-разному. Ильич – хороший игрок, с плохими я не играю. Скучно.

Князь замолчал, потушил папиросу. Проводил взглядом пару, которая прошла по коридору к вагону-ресторану. Упитанный лысеющий блондин в модном пиджаке, столь узком в бедрах, что шлица сзади расходилась, непристойно выпячивался круглый зад. Спутница его, темноволосая стройная дама в кремовом шерстяном платье, на ходу нервно щелкала замком сумочки. Князь причмокнул и облизнулся, дама была хороша. Федор странным образом почувствовал, как князь мысленно приказывает ей обернуться. И она обернулась. Глаза князя подернулись маслянистой влагой. Дама заправила за ухо завитую короткую прядь и посмотрела на Федора.

– Ну, а загадку мою не забыл? – задумчиво спросил князь, когда пара исчезла за дверью тамбура. – Можешь сказать, кто из вождей в детстве пошутил, пустил свинью в синагогу? Как звали того маленького шалуна?

– Шалуна звали Коба.

Князь радостно засмеялся, хлопнул в ладоши.

– Молодец, правильно! Только Кобой он стал позже. Тогда его звали Сосо.

– Вы знали его в детстве?

– И в детстве, и в юности, и теперь знаю.

– С ним вы тоже играли в шахматы?

– Нет.

– Почему? Он плохой игрок?

Князь глухо рассмеялся, потрепал Федора по плечу.

– Сосо тебе не нравится. Тебе никто из них не нравится. Но ты им служишь.

– Я лечу Ленина. Я врач. Так сложилось, что он стал моим пациентом. Когда ему плохо и нужна помощь, я не думаю о том, что он вождь. Просто выполняю свою работу.

– А если станет плохо Сосо и помощь понадобится ему, тоже выполнишь свою работу?

– Да, конечно.

– Молодец. Честно выполнять свою работу – это почти свобода. Во всяком случае, это правильный выбор, добровольный и сознательный. А теперь тебе надо поспать. Ты слабый совсем. Вставать рано, день впереди тяжелый.

Федор не возражал. Ушел в купе. Князь остался курить в коридоре.

Растянувшись на мягком диване, Федор подумал, что князь вряд ли даст возможность ему поговорить наедине с доктором Крафтом. Отделаться от него будет нелегко.

«Куда он лезет? Зачем всюду сует свой нос? Кажется, ему заплатили достаточно, чтобы он выполнял работу без лишних вопросов. И вообще он очень утомительный человек».

Федор почти уснул, когда князь вошел в купе. Сквозь стук колес слышалась тихая возня, скрип дивана, какое-то монотонное невнятное бормотание.

– Омма не пад ме гумм… омма аввалукед швары пад…

«Молится он, что ли?» – подумал Федор.

Череда непонятных звуков иногда причудливо складывалась в слова.

– Омма не пад лукед… Профессор Свешников воспитал хорошего ученика. Дисипулус ин коннивус.

Федор не был уверен, что прозвучало именно это, он вполне мог ослышаться.

– Омма вочам не пад, омма авалукед пад… Рр-псс… рр…псс.

Теперь звучал уже просто храп немолодого, не очень здорового мужчины.

Вуду-Шамбальск, 2007

– Почему Герман называет вас Зигги, а не Эммануил? – спросил Кольт, поражаясь своему спокойствию.

– Мое полное имя – Эммануил Зигфрид фон Хот. Будем, наконец, знакомы. Нам предстоит долгое и, надеюсь, плодотворное сотрудничество. Это лучше, чем вражда, верно? Ну, ну, не хмурьтесь. Забудем все мелкие недоразумения. Без меня у вас ничего не получится.

– Почему?

– Препарат у меня.

– Тут, в развалинах, есть шанс найти цисты, – неуверенно возразил Петр Борисович.

– Безусловно, – Хот кивнул, – и Софи наверняка найдет. Но цисты – только первое действие задачки, в которой много неизвестных. Биология, медицина – это, конечно, серьезно, важно. Однако не главное.

– Что же, по-вашему, главное?

– Сакральная составляющая. Если хотите, магический элемент.

– Я не верю в магию.

– Верите. Не лгите себе. Когда склянки с цистами оказались у вас в руках, вы могли бы нанять большую команду ученых, организовать научную лабораторию, целый институт могли бы купить. Команда скорее добьется желаемых результатов, – Хот снисходительно улыбнулся. – Препарат должен быть всесторонне изучен, проверен. Нужны сотни, тысячи опытов, чтобы понять закономерность воздействия. Одному человеку, даже специалисту, научному гению, охватить такой огромный масштаб работы трудно. Но вам понадобилась именно Софи. Только она одна, и никто больше. Ведь так?