Воспитание бабочек - Донато Карризи

огибаемые потоками студентов. Серена ловила на себе мимолетные взгляды. Посторонние люди смотрели и веселились, и это ее смущало.

Ламберти взглянул на часы.

— Отлично, я как раз проголодался, — заявил он.

Серена вздохнула с облегчением, но предупредила, что у нее мало времени:

— Мой обеденный перерыв длится недолго. Я двадцать пять минут добиралась сюда на велосипеде, и обратный путь до издательства займет еще столько же.

Фабио Ламберти не растерялся:

— Неподалеку есть бар, где делают приличные сэндвичи: управимся за четверть часа.

Их первое свидание длилось пятнадцать минут. Сэндвичи оказались неплохими. Каждый съел по одному: Ламберти — с ветчиной и омлетом, Серена — с тунцом, сельдереем и помидорами. Вдобавок они взяли два свежевыжатых сока из арбуза, моркови и имбиря.

Времени в их распоряжении было слишком мало, чтобы рассказать друг другу многое, но под конец встречи Серена поняла, что знает об этом мужчине уже достаточно. Все это были мелочи, но значимые. Он обожает собак. У него есть мотоцикл, но он любит кататься и на велосипеде. Он общается с одними и теми же друзьями еще со средней школы, и каждый вечер четверга они встречаются, чтобы поиграть в мини-футбол. Рядом с его домом есть бочче-клуб[19], где при желании можно поесть, хотя ассортимент блюд ограничивается жареной рыбой и саламеллой[20]. Он играет на барабанах в прогрессив-рок-группе, и ему нравятся Jethro Tull, темное пиво и провинциальные праздники. В детстве он был сорванцом. Он носит очки, но только для чтения. Он коллекционирует комиксы. Он еще мальчишкой избрал своей специальностью физику, после того как посмотрел фильм «Назад в будущее».

Серена слушала молча, предоставляя говорить ему. Ее сковывало прошлое: не только Аврора, но и то, какой была она сама в прежней жизни. А именно — полной противоположностью профессору Ламберти. Она боялась, что он осудит ее за непомерное честолюбие, цинизм, роскошь, деньги. Но и о настоящем Серена рассказать не могла. По крайней мере, не всё. Она стыдилась своего горя, депрессии, бегства от мира в последние годы.

Вместе с тем образ жизни этого человека представлялся ей невероятно желанным. Серене хотелось стать частью этой жизни хотя бы затем, чтобы рассказывать о ней с такой же радостью.

Вопреки ее ожиданиям, в эти пятнадцать минут их разница в возрасте ничуть не ощущалась. К тому же Ламберти оказался холостяком.

По прошествии четверти часа он предложил сходить куда-нибудь снова, но, помня, что в прошлый раз Серена, получив приглашение на обед, чуть не упала в обморок на лестнице издательства, поспешил заверить, что следующая встреча ни к чему никого не обязывает.

— Скажем, перекус пиццей или кебабом, и продлится она не больше двадцати минут.

Серена заулыбалась; профессор не только завоевал ее доверие, но и помог ей пообвыкнуться с мыслью о том, что скоро они увидятся еще раз.

Встречи продолжались. И со временем они уже делили не только трапезу. Через месяц вторничные ужины с профессором стали регулярными. Ламберти утверждал, что вторник — самый грустный день недели, так что он подходит им идеально.

— Почему? — спросила Серена.

— Даже если мы этого и не признаем, по понедельникам нас еще окутывает радость выходных. Но ко вторнику все улетучивается, а до конца недели еще далеко.

Помимо вечеров вторника, они каждый день разговаривали по телефону. Вскоре к постоянным созвонам во второй половине дня, когда оба заканчивали работать, добавились утренний и наконец последний, поздно вечером.

Обычно они рассказывали друг другу, что произошло в их жизни за те часы, пока они не разговаривали. Ламберти всегда вставлял в беседу какую-нибудь забавную историю или случай из прошлого, часто ссылаясь на друзей и родню. Серена же говорила в основном о книгах или о том, чем недавно занималась одна. О семье и знакомых она никогда не упоминала. Разумеется, она не могла рассказать и о группе глюков, иначе пришлось бы объяснять, почему она посещает сеансы с доктором Новак.

Время от времени профессор пытался добиться, чтобы она рассказала о чем-нибудь, кроме событий последних тридцати дней. Ему было любопытно, но он никогда не настаивал. Жизнь Серены как будто началась с их знакомства. И отчасти это действительно так и было.

— По-моему, профессор думает, будто ты какая-то исправившаяся преступница и поэтому скрываешь свою прежнюю жизнь, — предположила однажды Вероника.

— Как в «Никитé», — подхватила Бенедетта. — Кто-нибудь помнит этот фильм? Такой отпадный!

— Ну, примерно так оно и есть, — заметил Макс. — Конечно, помимо того, что ты не преступница.

— Как по-вашему, что мне делать? — спросила Серена; хотелось уже выслушать вердикт. — Мне кажется, долго так продолжаться не может. Рано или поздно у него возникнут подозрения, а я не хочу, чтобы он навоображал себе всякой ерунды.

Она до ужаса боялась, что Ламберти встретит какого-нибудь ее знакомого из прежней жизни и кончится тем, что этот человек все ему расскажет. Мир и впрямь тесен.

— Ты боишься и того, что потеряешь его, скрывая правду, и того, что он сбежит, когда ее услышит, — подытожил Рик.

В сущности, он был прав.

— Дело в том, что мы — это наше прошлое, это неизбежно, — вмешалась доктор Новак. — Но чтобы иметь будущее, необходимо прежде всего вкладываться в настоящее, — несколько туманно прибавила она. — Так что мы можем дискутировать здесь часами, но у меня только один вопрос: вы с профессором Ламберти хотя бы раз поцеловались?

Это интересовало всех, но никто не осмеливался спросить. Новак была прямолинейна и не скрывала веселья, пытаясь развязать Серене язык.

Но между Сереной и Ламберти до сих пор не было никакого физического контакта. Возможно, психолог советовала ей дать себе волю.

— Без хорошего траха у вас вряд ли что-то сложится, — заявил Рик.

Серена не испытывала никакого желания трахаться. Ладно, может, и испытывала, но дело не в этом. Поэтому она решила поговорить с профессором начистоту, прежде чем тот сам укажет ей на так называемого «слона в комнате».

— Я знаю, что ты много о чем хочешь меня спросить, но проблема в том, что я еще не знаю, готова ли отвечать, — на одном дыхании выпалила она. — Мое прошлое — оно как трансатлантический лайнер, затонувший посреди океана. Боюсь, сейчас там полно призраков, и я не уверена, что хочу с тобой туда погружаться.

— Я не тороплюсь, — заверил ее Ламберти.

Возможно, он был искренен, а может, и лгал. Но он не торопил ее с откровениями, и это давало Серене понять,