По следам Карабаира Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

Обнажив револьвер, Денгизов вошел первым. Из полу­тьмы коридора (в доме все окна были закрыты ставнями) пах­нуло водочным перегаром, табаком и тем характерным кис­ловатым запахом непроветренного помещения, где накануне состоялось обильное пиршество.

В доме было две комнаты, расположенные рядом, вдоль узкой передней. Из одной раздавался довольно громкий храп. Шахим Алиханович, стараясь не шуметь, поочередно подер­гал ручки обеих дверей, но и эти двери были на запоре. Пришлось Шукаеву снова извлекать из сумки отмычки и демонстрировать свое искусство взломщика.

Понятые испуганно жались к стенке, посматривая на пистолет Денгизова.

—   Все будет тихо, не волнуйтесь,— поймал он их взгляд.— Вам ничего не грозит.

Однако Денгизов ошибся. Дальнейшие события происхо­дили довольно шумно.

Жунид провозился со второй дверью гораздо дольше, чем с первой. Она была заперта изнутри и в скважине торчал ключ с той стороны. Оглядевшись вокруг, он взял кусок вой­лока, служивший вместо подстилки для ног, и просунул под дверь. Затем пластинчатым пальцем отмычки повернул ключ в замке и вытолкнул его внутрь. Ключ мягко упал на войлок.

—   Откройте сначала вторую,— убедившись, что все попрежнему тихо, сказал Денгизов.

Дверь рядом оказалась запертой на крючок. Шукаев про­сто поддел крючок, вставив отмычку между рассохшимися створками.

—   Жунид, вы — со мной — в эту комнату, а Базаев с Вадимом Акимовичем — в другую. Ну, пошли... И не стре­лять: они нужны нам живыми и невредимыми...

Шукаев распахнул дверь рывком, чтобы она не заскри­пела, но не рассчитал и выпустил створку из рук раньше времени. Она сухо и резко стукнулась об косяк.

На полу, на разостланной кошме, в полупустой комнате одетыми спали два человека. Одного Жунид узнал с первого взгляда. Это был одноухий Тау. Второй, огромного роста, ве­ликолепно сложенный, мог быть только Азаматом Мамакаевым, о недюжинной силе и ловкости которого ходили легенды.

Хражея — Азамат. Когда хлопнула дверь, он даже не шелохнулся. Зато Тау мгновенно подскочил и, увидев в две­рях Шукаева и Денгизова, непочтительно пнул своего атамана сапогом...

—   Легавые! Смывайся!

Жунид бросился на одноухого, вытянув вперед руки. Он схватил его за полу френча как раз в тот момент, когда Тау одним ударом вышиб раму окна вместе со ставнями и уже занес ногу на подоконник.

Краем глаза Жунид увидел, что Денгизов борется с Аза-матом, которому удалось выхватить у бибиста пистолет. Рука бандита, сжимавшая оружие, была совсем близко. Шукаев ударил по ней кулаком. Прогремел выстрел. Азамат взвыл от боли — он прострелил себе левую ладонь. В это время на помощь Денгизому подоспел Вадим Акимович.

Тау воспользовался заминкой и, оттолкнув Шукаева, все еще державшего его одной рукой за френч, нырнул в окно.

Во дворе сухо щелкнул выстрел, загремели на заборе плохо укрепленные камни, и залаяла овчарка.

—   Жунид и Вадим,— берите проводника с собакой — и в погоню! Быстро, здесь без вас справятся! — крикнул Ден­гизов.

Жунид, не раздумывая, выпрыгнул в окно. Дараев — за ним. Когда они выбежали на улицу, проводник с трудом сдер­живал бесновавшуюся на поводке овчарку.

—   Вперед! — крикнул Вадим Акимович.— И не огляды­вайтесь — жмите во весь дух: мы не отстанем!..

Давно им обоим не приходилось так налегать на ноги. Сухопарый проводник дал ищейке волю и несся вслед за ней по улицам и задворкам с завидной скоростью. Друзьям оста­валось только выжимать из себя все, на что они были спо- собны.

Собака на минуту задержалась возле старого деревянно­го сарая, наполовину загородившего узенький переулок, об­нюхала его и юркнула в болтавшуюся на одной петле дверь.

Сарай, темный и грязный, был завален всякой рухлядью: разбитыми ящиками из-под пива, плетеными сапетками, дро­вами, углем, пустыми бидонами из-под керосина. В углу ва­лялись сваленные в кучу лопаты, грабли, топор, несколько мотыг и разный железный лом.

На потолочных балках лежали широкие чинаровые доски, образуя чердак, занимавший лишь половину сарая.

Овчарка поджала хвост и, вскочив на штабель колотых поленьев, легко перепрыгнула на чердак. Привыкший к подобным положениям, проводник тотчас же полез за ней Ва­дим и Жунид не заставили себя ждать и тоже забрались на чердак, загромыхав обвалившимися дровами.

Длинный чердак, весь затянутый паутиной, был соеди­нен с перекрытиями других хозяйственных построек, теперь заброшенных,— коровника и конюшни. Вообще, это был по­кинутый двор,— входя в сарай, Жунид заметил сбоку полу­развалившийся домик. В те времена на окраине любого кав­казского города легко можно было наткнуться на разруху и запустение. Бежал за границу какой-нибудь толстосум или купец, удрал в леса, к Мамакаеву, отпрыск княжеского рода или просто абрек — заколоченные дом и другие надворные постройки ненадолго оставались в сохранности: мебель и все, что поценнее, растаскивали соседи, заборы и сараи разламы­вались на дрова.

В камышовой крышке коровника зияла дыра, в которую свободно мог протиснуться человек. Овчарка метнулась в нее, выскочив на невысокий кирпичный забор, отделявший двор от соседней улицы, ведущей к окраине города и железной дороге.

—  Если ему удастся скрыться,— тяжело дыша, сказал Шукаев,— позор нам на весь Кавказ!

—  Далеко не уйдет,— отозвался проводник, спрыгивая прямо в грязь.— Одно плохо: туман все гуще становится...

—  В том-то и дело,— буркнул Дараев.

И снова — гонка. Ищейка, больше не останавливаясь, пом­чалась к вагонно-ремонтному заводу. Метрах в ста пятидеся­ти от проходной свернула влево, к полотну железной дороги, перемахнула через похилившиися штакетник и залаяла, оста­новившись в тупике, возле одинокого старого вагона.

—  Он здесь,— уверенно сказал проводник.

—  Я войду первым,— тоном, не допускающим возраже­ний, заявил Жунид и, поднявшись на ступеньки, рванул дверь.

—  Черт! Заперто! — Он полез в сумку и снова пустил в ход свою чудо-отмычку. Дверной замок резко щелкнул, и Жунид едва не упал вместе с дверью. Достав из кобуры наган, он осторожно ступил в тамбур, сделав Дараеву знак идти за ним

Они обшарили весь вагон, заглядывали под все лавки, но Тay словно сквозь землю провалился. Дараев обескураженно развел руками.

—  Оборотень, а не человек! — вытирая со лба пот, ска­зал он.

Жунид не успел ответить. За окном вагона, густо покрытым слоем застарелой пыли, так, что сквозь стекло ниче­го нельзя было рассмотреть, тем более — в туман, раздался крик проводника и яростный лай собаки.

Следователи выскочили наружу.

Тау лежал на животе, лицом вниз.

Над ним, с револьвером в руке, наклонился проводник. Ищейка сидела тут же, дрожа от возбуждения. Лоснящаяся шерсть поднялась торчком на загривке.

— Дурака валяет,— ответил проводник на вопрос Шукаева.— Вроде бы он в обмороке. В вагонный люк забрался, паразит... Смотрю: ноги оттуда сползают, ну мы с Пиратом и заставили его растянуться на шпалах...

— Красавец-пес,— с невольным восхищением сказал Жунид, садясь на рельс.

— Знатная собака,— скромно улыбнулся проводник.— Как человек. Говорить только не умеет

Пес и вправду был хорош. Могучая широкая грудь с подпалинами, острая тонкая морда с двумя симметричными родинками по бокам и великолепными клыками. Глаза, тем­ные и блестящие, ловили малейшее движение хозяина.

—   Свяжи его, Вадим,— попросил Шукаев, кивнув в сто­рону задержанного. Допрашивать будем на месте, в вагоне. Вставайте, Рахман Бекбоев! Да не вздумайте шутки шутить! С Пиратом это опасно! Бросьте притворяться!

Тау медленно встал, стараясь не глядеть на собаку, и покорно вытянул руки за спиной, давая себя связать.

—   Твоя взяла, начальник! — хрипло пробормотал он Угрюмая скуластая физиономия его была вся в потеках грязи.

Приступая к допросу, Жунид чувствовал, что он сам возбужден и взволнован не меньше Пирата, который все еще продолжал глухо ворчать в углу вагона.

Шутка ли: подходит конец двухмесячным поискам! Пой­ман одноухий Тау, постоянный сподвижник покойного Уна-рокова, а ныне — друг и советчик грозы ингушских конево­дов, заклятого врага Советской власти Азамата Мамакаева!

— Приступим? — спросил Дараев.

— Да. Сейчас.

Жунид с нескрываемым любопытством оглядел Тау. Бритая иссиня-темная голова, монгольского типа загоре­лое лицо, грубое, но, безусловно, принадлежащее человеку

смелому до безрассудства. Ничего дегенеративного нет, если не считать скомканного обезображенного уха. Так что вряд ли прав Ломброзо в своем утверждении, что каждый преступ­ник отмечен каиновой печатью, что задатки преступности заложены в самих биологических особенностях типа. Чепуха все это. Вор, бандит, взломщик, конокрад и убийца — порож­дение не биологическое, а социальное. И одень сейчас этого Рахмана получше, и сойдет он, пожалуй, за добропорядочно­го обывателя.