Ничейной земли не бывает - Вальтер Флегель

Фридерика медленно шла по залу. Ее сопровождали любопытные взгляды солдат, сидящих за столиками. Она чувствовала на себе эти взгляды, но проходила мимо столиков не останавливаясь. Все смотрели на нее. Они хотели знать, к кому она идет.

Справа от Фридерики шла с подносом в руках фрау Вернер. Поставив поднос на пустой столик, она подошла к мужу со спины и, не сказав ни слова, закрыла ему глаза руками. Конрад Вернер на миг застыл, затем ощупал ее пальцы, натолкнулся на обручальное кольцо, разжал ей руки, медленно встал и обернулся. Лицо жены показалось ему удивительно помолодевшим. Обхватив его ладонями, он чуть-чуть сдавил ей щеки, так что губы ее комично вытянулись. Потом он обнял ее и поцеловал.

Так они стояли минуту-другую посреди зала, на виду у нескольких сотен людей, которые громко переговаривались и шумели, но постепенно угомонились. И эта трогательная волна затишья расходилась от центра зала в стороны и коснулась Фридерики, которая в это мгновение от души позавидовала фрау Вернер.

От столика, за которым сидел майор Виттенбек, Фридерику отделяло несколько шагов. Майор сидел, подавшись вперед, положив руки на столик, отчего китель на его спине сильно натянулся. Фридерику майор не видел.

И вновь ее охватили страх и волнение. Солдаты, сидевшие за одним столиком с майором Виттенбеком, уже давно заметили девушку и молча следили за каждым ее движением.

Преодолев последние метры, Фридерика поставила тарелку перед майором и тихо сказала:

— Приятного аппетита!

Виттенбек, не глядя, поблагодарил ее. Тогда унтер-офицер, сидевший рядом с майором, дотронулся локтем до его руки и кивком показал на Фридерику. Майор повернул голову, а затем поднял на нее глаза. Лицо его оставалось безучастным: равнодушные серо-голубые глаза, резко изогнутая правая бровь, прямой нос, сухие бледные губы и чуть тяжеловатый подбородок. Страх охватил ее.

Майор медленно поднялся. Приблизив свое лицо к лицу Фридерики, он тихим хрипловатым голосом попросил:

— Вестфаль, ущипни меня!

Унгер-офицер сделал, как его попросили. Лицо Виттенбека вздрогнуло и в тот же миг преобразилось, как это уже было однажды, когда он неожиданно появился после долгого отсутствия в кафе, а она подошла к нему.

— Рике, — почти шепотом спросил он, — Рике, вы здесь?!

Она кивнула и сняла с головы кружевную наколку.

— А это… — показал майор на передник и внезапно замолчал.

— Это для маскировки, — шутливо объяснила Фридерика, — только для маскировки.

Она впилась взглядом в это знакомое лицо, стараясь навсегда запомнить его таким. Майор был явно рад ее появлению. А может быть, он ждал ее?

Виттенбек галантно предложил Фридерике свой стул и усадил ее. Он не спешил убирать свои руки с плеч девушки, касаясь большими пальцами, которые чуть заметно подрагивали, воротника ее блузки.

Вестфаль уступил свое место майору и пошел искать себе стул. Виттенбек сел рядом с Фридерикой, положив левую руку на спинку ее стула так, чтобы чувствовать плечо девушки.

Фихтнер продолжал наблюдать через окно за Фридерикой и Виттенбеком, хотя это и причиняло ему душевную боль. Он понимал, чувствовал, что Фридерика потеряна для него навсегда. Все остальное в тот момент казалось ему безразличным. Он понимал, что ему надо уйти, да и вообще не было никакого смысла приходить сюда. Он и раньше предполагал, что все будет именно так. Но только сейчас он по-настоящему понял, как много значила для него Фридерика. Он почувствовал в душе страшную пустоту, и все, что до сих пор было дорого ему, сразу отодвинулось на второй план. Даже стадо овец, которых он пас до армии, было от него далеко-далеко. Да и его ли это стадо? Теперь его пасет другой человек. А овцы, когда он после демобилизации вернется домой, не будут для него тем, чем были раньше.

Однако Фихтнер все же не отошел от окна. Он жадно следил за каждым движением Фридерики и Виттенбека, за их улыбками и взглядами. Ульрих видел, как они разговаривали, пили, как смотрели друг на друга сквозь стекло бокалов, как слушали пение студентов педагогического института и выступление советских офицеров, исполнивших несколько русских народных песен. И чем больше Ульрих смотрел на них, тем тяжелее становилось на душе. Ревность, злоба, ненависть терзали его. Но он не уходил от окна. Чего он ждал, Ульрих и сам не знал.

Постепенно танцующих становилось все больше. Во время второго или третьего танца Ульрих вдруг потерял из виду Фридерику и Виттенбека и не нашел даже тогда, когда музыка кончилась и танцующие начали возвращаться на свои места.

Тогда, чтобы лучше видеть, Ульрих поднялся повыше и прижался к стеклу. И вдруг встретился взглядом с Литошем, который остановился неподалеку от окна, усаживая на стул свою партнершу. Несколько секунд Литош и Ульрих сверлили друг друга взглядом. Затем Фихтнер отскочил от окна.

Увидев за стеклом Улъриха, Литош сказал Айснеру, сидевшему за тем же столиком:

— Посмотри-ка туда, в окошко. Там наш пастушок!

Оба, не сговариваясь, выбежали из зала и бросились туда, где только что стоял Фихтнер. Айснер заходил справа, а Литош — слева, окружая то место, где они видели Ульриха. Но его там уже не было. Услышав чьи-то шаги слева, Литош бросился туда и заметил в полосе света, падавшего из окна, фигуру убегавшего солдата.

— Стой! — крикнул Литош.

В то же время с другой стороны подбежал Айснер.

Убедившись, что ему уже не убежать, да в этом и не было никакого смысла, поскольку его все равно заметили, Ульрих остановился. Все трое молчали.

— Улли, будь человеком! Давай поговорим! — спокойно предложил ефрейтор Айснер.

Ульрих молча опустился на землю. Ребята сели рядом.

— Стоит ли из-за девчонки так переживать? Брось! Нечего сказать, втюрился, как мальчишка. Не люб ты ей, ну и не надо! — начал уговаривать пастушка Литош.

— Улли, Улли!.. — Айснер покачал головой. — И что с тобой теперь делать?

Фихтиер ничего не отвечал. В молчании прошло несколько минут.

— Скажи, а твоя губная гармошка с тобой? — неожиданно поинтересовался Литош.

Фихтнер молча кивнул.

— Тогда слушай меня внимательно, — начал Литош. — Ты вместе с нами войдешь в зал и в самый разгар вечера исполнишь что-нибудь из своего обширного репертуара, понял? Это единственная возможность для того, чтобы хоть как-то легализовать твое появление здесь.

— Я поговорю об этом с лейтенантом Анертом, — вызвался ефрейтор Айснер.

— Только не вздумай играть что-нибудь дикое при такой-то аудитории! — предупредил Литош. — А то я тебе при всем честном народе накостыляю, и эти учения для тебя закончатся совсем плохо.

Литош поднялся первым и подал руку Ульриху. Все трое направились к Дому культуры.

Танцевальная площадка была переполнена. Многие пары танцевали даже в проходах между столиками. Лоре Вернер танцевала с полковником Шанцем. Полковник Бредов пригласил Рут Древен.

Генерал Вернер остался за столом один. Он был доволен. В зале царило веселье. Оно сблизило всех этих людей, таких разных и по характеру, и по взглядам на жизнь. Но, оказавшись здесь, они забыли и о недавних неприятностях, и о недоработках, и о собственных недостатках. Все — от комдива генерала Вернера до простого солдата — радовались успеху дивизии, и каждый по праву считал, что какая-то частичка этого общего успеха принадлежит и ему.

А завтра утром для личного состава дивизии начнется обычный трудовой день. И генерал Вернер уже сейчас, сам того не желая, думал о нем. Еще когда он был лейтенантом и командовал взводом, он мечтал после каждых учений посещать тот участок местности, на котором действовал его взвод, и не спеша анализировать собственные действия и действия своего подразделения. Однако этого ему никогда не удавалось сделать. Обычно после окончания учений они сразу же возвращались в казармы, и уже на следующий день ему приходилось заниматься повседневными неотложными делами. Некогда было остановиться, оглянуться.

Вот и завтра будет так же. Ему снова придется уехать в расположение штаба с чувством, что он не сделал чего-то важного, чего-то не довел до конца…

— О чем думаешь, Конрад? — спросил Вернера полковник Шанц, подойдя к столу.

— Садись, Карл, — предложил Вернер. — Знаешь, у меня такой характер, что, когда что-то крупное и важное успешно заканчивается и отходит, так сказать, в прошлое, мне становится немножко грустно.

— Я тебя понимаю.

— А где же Лоре? — поинтересовался Вернер.

— Ее похитил Нойцмэн.

— Твоя дочка хорошо придумала, что привезла мою жену сюда.

— Можешь ей сам об этом сказать, — заметил Шанц.

— Чуть позже. Сейчас не стоит им мешать.

— Да, кстати, Виттенбек согласен.

— На что согласен? — спросил генерал.