Николай Пржевальский – первый европеец в глубинах Северного Тибета - Александр Владимирович Сластин

ходил, обошёл все любимые уголки. Перецеловав со слезами на глазах всех присутствующих, не исключая и рабочих и их детей, Николай Михайлович в последний раз вышел на балкон и здесь на одной из колонн записал красным карандашом: «5 августа 1888 г. До свидания, Слобода. Н. Пржевальский». (После смерти Пржевальского надписи эти заключили в стеклянную рамку).

10 августа 1888 г. Пржевальский представлялся в Петергофе Императору и преподнёс ему свою книгу: «Четвёртое путешествие в Центральную Азию». «Приём был такой милостивый, – писал он, – о каком я и не воображал. Меня провожали и напутствовали, как родного»[342]. Сборы продолжались всю неделю.

18 августа друзья и знакомые, а также бесчисленные толпы публики собрались на Николаевском (ныне – Московском) вокзале провожать знаменитого путешественника, отправляющегося на новые свершения во имя славы России. Когда путешественники сели в вагоны, и раздалось последнее: «Прощайте!», поезд тронулся, Николай Михайлович высунулся из окна вагона и, обращаясь к Ф. Д. Плеске крикнул: «Если меня не станет, то обработку птиц поручаю Вам!».

В Москве 23 августа, Пржевальского настигло трагическое известие, – умерла его любимая няня – Макарьевна, и Николай Михайлович тяжело переживал эту потерю в его жизни.

24 августа экспедиция в полном составе отправилась по Нижегородской железной дороге к началу своего водного путешествия по Волге, оттуда из Нижнего Новгорода на пароходе две недели по Волге, к Астрахани, затем – по Каспию до Красноводска, далее по Закаспийской железной дороге до Самарканда, куда, наконец, прибыли 7 сентября, проделав в общей сложности 5000 вёрст. Закаспийская железная дорога очень понравилась Николаю Михайловичу. «Закаспийская дорога создание смелое и с большим значением в будущем».

В Самарканде Пржевальского встретил его сводный брат Н. И. Толпыго, – инженер управления Среднеазиатской железной дороги, на квартире которого он и остановился.

11 сентября участники экспедиции продолжили путь и доехали сначала до Ташкента, а затем на почтовых до Пишпека, куда прибыли 23 сентября. Тут его со своими спутниками ждали уездные чиновники, разместившие членов экспедиции в комфортных юртах. Здесь Пржевальский пробыл 3 дня, выбирая верблюдов для экспедиции, их требовалось 120, но за три дня они выбрали лишь 43, –  остальные оказались ненадёжными.

Из Пишпека Николай Михайлович ездил в Верный в сопровождении Роборовского за получением купленного там китайского серебра на расходы, отбора солдат и казаков для экспедиции, а также переводчика.

В пути, беседуя с Роборовским, он строил планы предстоящего путешествия и заглядывал уже в будущее. При этом нередко приходил к мрачным заключениям.

Несколько раз, – вспоминал В. И. Роборовский, возвращался Николай Михайлович и к мыслям о смерти. Он говорил, что больше всего желал бы умереть не дома, а где-нибудь в путешествии, на руках кого-нибудь из отряда, который он называл «нашей семьёй».

Ухудшение здоровья после охоты

Внезапная болезнь

Подъезжая 3-го октября к Пишпеку, Пржевальский заметил стаи фазанов, и на следующий день отправившись на станцию Константиновскую около полудня, он поохотился до ночи и настолько удачно, что сопровождавший его казак принёс целый мешок убитых фазанов.

Следующий день Николай Михайлович почти весь провёл на охоте, было настолько жарко, при этом он все время пил воду из реки Чу, которая даже и у местных считалась вредной в сыром виде, и рядом с этим местом в 1887 г. свирепствовал тиф.

Возвратившись поздно вечером с охоты на станцию, Николай Михайлович застал готовый самовар, но по привычке сгоряча выпил две бутылки холодной т. н. «запивки», – клюквенного морса. Ночью ему показалось жарко, и он открыл окно. Утром Пржевальский опять сходил на охоту, но скоро возвратился, так как ему все казалось слишком жарко, между тем другие совсем этого не ощущали. В Пишпеке Пржевальский оставался ещё несколько дней, выбирая верблюдов, а 10 октября прибыл в Каракол.

На следующий день утром туда же прибыли Роборовский и Козлов. На замечание их, что он успел уже побриться, Николай Михайлович с каким-то странным выражением лица ответил: «Да, братцы! Я видел себя сегодня в зеркале таким скверным, старым, страшным, что просто испугался и поскорее побрился». «Завидую тебе, сказал он, обращаясь к Роборовскому, – какой ты здоровый»![343]

Несколько странным показалось спутникам такое замечание. Вскоре они заметили, что Николаю Михайловичу не нравится ни одна квартира, и за один день он переменил их четыре, хотя и последней был также недоволен. «Одна казалась ему сырой, „другая темною, в третьей „давили стены и потолок“» и т. п. «Нет», – говорил он, – «надо посмотреть место за городом, ближе к горам, там поселимся в юртах, по-экспедиционному…»

Роборовский с казаком Телешовым отправились за город и около Каракольского ущелья выбрали широкую площадку, возле которой проходил рукав чистой воды р. Каракола. Николай Михайлович поехал «сам взглянуть» и место это ему очень понравилось. Он сам указал, где разбить юрты, где устроить кухню, где сложить вещи и прочее. Всё это время, по словам Роборовского, был раздражителен и в мрачном расположении духа.

14-го октября путешественники со всем отрядом и с багажом переселились из города на бивуак, и Николай Михайлович написал свой первый приказ по экспедиционному отряду.

Перебравшись к полудню 14 октября на бивуак, Николай Михайлович имел уже вид больного человека и жаловался, что ему нездоровится, хотя и не соглашался пригласить доктора. Тем не менее, из юрты он уже почти не выходил, отчасти, впрочем, и потому, что началась плохая погода, шёл дождь, а потом повалил снег, покрывший землю сплошными покровом. Он провёл целый день в полулежащем положении в самом мрачном настроении, часто сам себе измерял температуру и отсчитывал свой пульс.

К вечеру приехал из города навестить его штабс-капитан Хацитовский, у которого Пржевальский очень много расспрашивал, часто ли бывает в Караколе тиф, в каких формах проявляется, и т. д.

Ночь с 15 на 16 октября Николай Михайлович провёл очень неспокойно и утром чувствовал себя ещё хуже, чем раньше, но выйдя из юрты и увидав на соседнем косогоре сидящего чёрного грифа, не вытерпел: попросил принести ружьё и выстрелил. Когда гриф покатился мёртвым, Николай Михайлович оживился, послал за ним и начал расправлять крылья и перья, любуясь могучей птицей.

На следующее утро состояние ухудшилось настолько, что Николай Михайлович согласился, наконец, пригласить доктора. Роборовский тотчас же поехал в город и привёз И. И. Крыжановского, который тщательно обследовал Пржевальского и прописал лекарство. К утру положение немного улучшилось, но доктор настаивал на переселении в город. Нахождение в холодной не отапливаемой юрте, постоянное нахождение в меховой одежде, лежание на кошмах, разостланных прямо на сырой земле – все это, по его мнению, могло только ухудшить и без того опасное