Сияющая пустота. Интерпретация "Тибетской книги мертвых" - Франческа Фримантл

«В это время в потоке сознания всех живых существ возникает первое бардо, именуемое сиянием дхарматы или неискаженным сознанием дхармакайи. Это промежуток времени от остановки внешнего дыхания и до прекращения внутренней пульсации, в течение которого прана растворяется в авадхути; обычные люди называют его обмороком».

Продолжительность этого этапа индивидуальна. Говоря обобщённо, чем большими духовными возможностями располагает умирающий и чем более он опытен в медитации, тем дольше длится это состояние. Некоторые пребывают в нём лишь столько времени, сколько требуется для щелчка пальцами, но большинство — столько, сколько требуется для принятия пищи. Опытные мастера медитации могут оставаться в нём несколько дней; под «днём» здесь подразумевается продолжительность сеанса медитации, в течение которого медитирующий способен, не отвлекаясь, сохранять полную сосредоточенность, так что на практике длительность этого этапа может составить несколько недель или даже месяцев. В целях безопасности тибетцы советуют не тревожить тело обычного человека до истечения трёх дней с момента смерти. «Освобождение посредством слушания» рекомендует чтецам «пытаться указать умирающему на сияние» в течение четырёх с половиной дней.

По окончании этого срока жизненное начало — неразрывно связанные друг с другом прана и сознание — покидают тело. Здесь, в контексте движения этого жизненного начала, оно называется праной, но позднее, когда речь заходит об осознании, оно именуется ознанием или умом. Чтобы совершился перенос, прана должна подняться прямо вверх и выйти через брахмарандхру, поэтому во многих текстах предписывается запечатать все прочие выходы мантрами. Но в данном случае помощнику советуют просто прижать сонную артерию умирающего, и тогда прана не сможет вернуться ни в правый, ни в левый нади.

Основная задача этого этапа — указать умирающему на сияние. Если умирающий достиг высоких духовных ступеней, то к нему достаточно обратиться с кратким напоминанием без лишних объяснений и прикрас: «О достопочтенный, ныне пред тобой изначальное сияние. Будь так добр, распознай его и останься в этом состоянии». Но большинство людей нуждаются в более подробных наставлениях, и на сияние им указывают в словах, которые по праву можно признать одним из самых прекрасных и поэтичных мест во всём трактате: 

«О дитя пробужденного рода, слушай! Ныне чистое сияние дхарматы брезжит пред тобою. Распознай его! О дитя пробужденного рода, сущность твоего осознающего разума в этот миг — чистая пустота, чистая пустота, лишённая всякой вещественности, качества и цвета; и это — сама дхармата, Самантабхадри. Осознающий разум твой пуст, но это — не пустота небытия; осознающий разум твой — свободен и полон сияния, чист и трепетен; и он есть будда Самантабхадра. Эти двое — осознание твоё, чья сущность пуста и невещественна, и осознающий разум твой, чистый и трепещущий, — нераздельны; и это — дхармакайя будды. Осознание твоё — великий свет, нераздельность ясности и пустоты; оно не рождается и не умирает, а посему оно есть будда неизменного света. Пойми это — и этого будет достаточно. Распознав будду в чистой сущности своего осознающего разума, одним взором вглубь своего осознания ты войдёшь в намерение будды и пребудешь в нём».

 Эти слова следует повторить трижды или семь раз. Они «во-первых, напоминают умирающему о том, на что уже указал ему гуру; во-вторых, помогают ему распознать в своём собственном обнажённом осознании сияние; в-третьих же, служат тому, чтобы умирающий, познав себя таким образом, нераздельно слился с дхармакайей и непременно достиг освобождения».

Истинная природа сознания — наше «собственное обнажённое осознание» — это не что иное, как первозданное состояние просветлённости. А оно, в свою очередь, есть нераздельное слияние мужского и женского принципов, Самантабхадры и Самантабхадри, — Всеобщее Благо, безначальное и бесконечное.

Распознание сияния смерти уподобляют встрече матери и дитяти. Мать — это изначальное сияние, предстающее перед умирающим; это истинная, основополагающая природа всего сущего. Дитя — этот личный опыт сияния, иначе говоря — сияние пути, которого практикующий достигал при жизни во время медитации. Встреча их подобна тому, как дитя бежит к матери и бросается к ней объятия после долгой разлуки.

* * *

Для пробужденного человека, полностью осознавшего смысл смерти, это лишь одна из множества трансформаций безграничной жизни, а для того, кто обрёл опыт и мастерство в медитации, это наилучшая возможность достичь просветления. С абсолютной точки зрения, рождение, жизнь и смерть — это спонтанная игра сознания, непрерывно рождающаяся и растворяющаяся в первооснове всего сущего, пространстве сияющей пустоты. Природа будды пронизывает всё время и бытие сплошь и без разрывов, так что в ней нет никаких бардо. Бардо существуют лишь в сансарическом мире смятенности и невежества, в котором мы отождествляемся с телом и плотными слоями сознания. Бодрствуем мы или спим, видим сны или умираем, природа будды присутствует в нас неизменно. Когда мы погружаемся в сон или умираем, угасание внешних чувств и элементов позволяет проявиться внутреннему, тонкому сознанию, но тот, кто не знаком с ним и не умеет его распознать, испытывает только бессознательное состояние глубокого сна или смерть. С относительной точки зрения, с точки зрения тех условий, в которых мы сейчас находимся, смерть — это самое ошеломляющее и потрясающее событие всей нашей жизни, и событие неизбежное. Поэтому постоянные напоминания о её неизбежности — один из самых мощных стимулов к прижизненной практике дхармы (несмотря на то, что в конечном счёте мы стремимся прозреть реальность, скрытую за иллюзией смерти).

В махаяне этой цели служит медитация на «четыре мысли, преображающие сознание», или «четыре напоминания». Первая из этих мыслей — размышление о ценности человеческой жизни. В свете того, сколько всевозможных форм жизни встречается в шести мирах сансары, очевидно, что рождение в человеческом облике — случай исключительно редкий; и ещё реже выпадает перерождение в таком месте и времени, где мы можем внять учению и встать на путь дхармы. Вторая мысль — размышление о том, что всё сущее преходяще. Всё непрерывно меняется; всё умирает; мы не ведаем, когда наступит час нашей смерти, и знаем только, что рано или поздно это непременно случится. Третья мысль — размышление о карме, о неотвратимости закона причины и следствия. Все наши помыслы, слова и поступки образуют цепи последствий, избежать которых невозможно ни в этой жизни, ни в дальнейших перерождениях. Четвёртая мысль — размышление о недостатках сансары и о страданиях, неразрывно связанных с сансарическим существованием. В поисках первопричины страданий мы приходим к выводу, что все они рождаются из алчности, ненависти и заблуждения «эго», цепляющегося за индивидуальное существование.

Наше «эго» — не что иное, как причина страданий, но отказаться от него, как это ни странно, очень трудно. Казалось бы, открывающаяся в момент смерти возможность сбросить с себя это бремя и раствориться в свете реальности должна представляться нам неимоверным облегчением. Но подобная перспектива, напротив, ужасает нас, — так сильна эта иллюзия «я», надеющегося выжить. И тем не менее, просветление подразумевает смерть «эго»: человек, стремящийся к просветлению, в помыслах своих уже не здесь. Как часто повторял Трунгпа Ринпоче, «нельзя прийти на собственные похороны». Сущность всех состояний бардо связана с этим парадоксом, проявляющимся в самых разнообразных ситуациях, — с напряжённым противостоянием между попытками задержаться и посмотреть, что произойдёт, и желанием освободиться от всего и устремиться в неизведанное и невообразимое.

Поскольку эта проблема лежит в основе всего учения Будды, то все его элементы так или иначе связаны со смертным часом. Если мы не достигли глубины и устойчивости в медитации, то не сможем сохранять осознание и сосредоточенность и в процессе умирания. Если мы так и не поняли истины о том, что в мире нет ничего постоянного и вечного, и не устремились к освобождению от привязанностей, то в момент смерти мы будем отчаянно цепляться за старую жизнь. Если мы не уверовали в изначальную благость своего сознания, то не сможем выйти в открытое пространство. Если мы никогда не пытались заглянуть вглубь сознания, то не сможем распознать его сияющую сущность, когда она откроется перед нами во всей полноте.

Таким образом, в момент смерти находят применение все практики, которые мы успели освоить, и всё понимание, которое мы успели обрести за свою жизнь. И наоборот, все методы, описанные в наставлениях к смертному часу, по существу ничем не отличаются от практикуемых при жизни. Погружение в сон — ближайший аналог умирания, известный нам из обыденного опыта. Последователь йоги сна и сновидений учится осознавать тонкую последовательность растворений и покоиться в сиянии сна, подобном сиянию смерти, а затем использовать тонкое тело сновидений как инструмент для практики дхармы.