Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

— Дорогой сын, — сказала она ему, — прислушайтесь к советам ваших друзей и не доверяйтесь целиком своим чувствам. Вспомните, что послушание матери угодно Богу. Останьтесь здесь, от этого Святая Земля никак не пострадает, и вы пошлете туда войско более многочис­ленное, чем то, какое намеревались повести сами.

— Это не одно и то же, матушка, — отвечал Людо­вик, — и Бог ждет от меня большего. Когда земные голоса уже не достигали моих ушей, я услышал голос с Неба, сказавший мне: «Король Франции, тебе ведомо, какие оскорбления были нанесены граду Иисуса Христа, и ты избран мною, чтобы отмстить за них!..»

— Не надо заблуждаться, — продолжала уговаривать его Бланка, — голос этот был горячечным бредом. Бог не требует невозможного, и состояние, в каком вы находи­лись, когда дали эту клятву, послужит вам оправданием в глазах Господа, если вы нарушите ее.

— Стало быть, вы полагаете, матушка, что мой разум был помутнен, когда я взял крест? — отвечал король. — Что ж, я исполню вашу волю и сниму его. Возьмите, свя­той отец, — сказал король, снимая крест с плеча и отда­вая его епископу.

Епископ взял крест, и Бланка уже хотела заключить сына в объятия, но он остановил ее, улыбаясь:

— Но сейчас, матушка, вы ведь не сомневаетесь в том, что у меня нет ни горячки, ни бреда. А раз так, прошу вас дать мне крест, который я только что вам отдал, и Бог свидетель, что я не прикоснусь к пище, пока вы в свой черед не вернете его мне обратно.

— Да исполнится воля Господа! — сказала королева, забирая крест из рук епископа и сама возвращая его сыну. — Мы лишь орудие его провидения, и горе тому, кто попытается противиться его велениям!

Тем временем папа Римский направил во все христи­анские государства церковнослужителей, поручив им проповедовать священную войну; их усердие не было бесплодным, и в Париж съехалось большое число сеньо­ров; однако были и другие, которым надежда обрести более важные должности и увеличить свое богатство во время регентства королевы и в отсутствие ее старших сыновей придавала воодушевление куда более рассудоч­ное. Делая вид, будто они одобряют крестовые походы, эти люди повсюду твердили, что неплохо было бы оста­вить во Франции нескольких храбрых и благородных рыцарей, чье дело, разумеется, будет не таким героиче­ским, но не менее полезным, чем дело тех, кому посчаст­ливится сопровождать короля в его паломничестве, пред­принимаемом с оружием в руках. Однако Людовик не был обманут этим мнимым доброхотством и воспользо­вался довольно своеобразным средством, чтобы придать решимости колеблющимся и поторопить замешка­вшихся.

Приближалось Рождество, и, как было тогда заведено, в сочельник, во время полночной мессы, король дарил придворным роскошные плащи, расшитые одинаковыми узорами. Людовик не только поступил в соответствии с этим обычаем, но и раздал плащей больше, чем это дела­лось при его предшественниках, да и в любой прежний год его собственного царствования. Поскольку эти дары вручались в плохо освещенном помещении и в ту минуту, когда уже звучали колокола, созывавшие верующих на мессу, то те, кому были подарены плащи, надели их вто­ропях, в темноте, и устремились в церковь; однако в храме Божьем, при свете свечей, каждый увидел на своем плече и на плече соседа священный знак крестовых похо­дов, который, коль скоро ты возложил его на себя, снять не позволялось.Так что отрекаться от него не приходи­лось, и, при всей странности способа, каким новые воины Христовы дали свой обет, ни один из них не помыслил нарушить его.

В пятницу 12 июня 1248 года Людовик в сопровожде­нии своих братьев Робера, графа Артуа, и Карла, графа Анжуйского, отправился в Сен-Дени; там его ждал кар­динал Одон де Шатору. Именно он развернул королев­ское знамя, которому вот уже в третий раз предстояло появиться на Востоке, и вручил королю посох и хлебную котомку, эти отличительные принадлежности паломника; затем процессия направилась к аббатству Сент-Антуан, где Людовику предстояло проститься с матерью. Пред­стоящая разлука пугала Бланку: эта королева, столь зака­ленная против всех других жизненных испытаний, зали­валась слезами, едва только какая-нибудь опасность угрожала ее сыну.

Но вот, наконец, Людовик простился с матерью и встал во главе войска, собравшегося во владениях аббат­ства Клюни. Там уже находились, готовые вместе высту­пить за святое дело, Робер, граф Артуа, которому была уготована смерть в Мансуре, и Карл, граф Анжуйский, которого ждал трон на Сицилии; Пьер де Дрё, граф Бре­тонский; Гуго, герцог Бургундский; Гуго де Шатильон, граф де Сен-Поль; граф де Дрё, граф де Бар, граф де Суассон, граф де Блуа, граф де Ретель, граф де Монфор и граф де Вандом; сеньор де Божё, коннетабль Франции; Жан де Бомон, великий адмирал и великий камергер; Филипп де Куртене, Гийон Фландрский, Аршамбо де Бурбон, Жан де Барр, Жиль де Майи, Робер де Бетюн, Оливье де Терм, юный Рауль де Куси и сир де Жуанвиль, который принес в Египет меч солдата, не зная еще, что унесет оттуда перо историка.

Людовик занял место среди всех этих сеньоров, пре­восходя их рангом и не уступая им в отваге. Ему было в то время тридцать три года; он был высок, худощав и бледен, у него были мягкие, правильные черты лица и светлые коротко постриженные волосы. Что же касается его одеяния, то оно воплощало христианскую простоту во всем ее суровом смирении, и тот самый король, благо­даря великолепию наряда которого празднество в Сомюре стали называть несравненным, показывался теперь на людях лишь облаченным в платье паломника или же покрытым сверкающими железными доспехами. «И отныне, — говорит Жуанвиль, — на пути в заморскую землю не было видно ни единого расшитого камзола ни на короле, ни на ком-либо другом».

Все это великолепное воинство спустилось к Лиону и по Роне направилось к морю. Поскольку Французское королевство еще не имело в те времена порта на Среди­земном море, а порт Марселя, единственный, которым Людовик мог располагать благодаря двойному союзу с Беатрисой Прованской, неспособен был удовлетворить его, король приобрел у настоятеля аббатства Псалмоди город Эг-Морт. Именно этот город был назначен местом общего сбора, и в его гавани уже стояли в ожидании сто двадцать восемь кораблей, которым предстояло пере­везти короля и его войско. Эти ладьи, как называет их на своем безыскусном и поэтичном языке Жуанвиль, сопро­вождало множество транспортных судов, предназнача­вшихся для перевозки лошадей и провианта. Франция не имела тогда своего морского флота, и потому почти все кормчие и матросы были итальянцы