Мне отмщение - Ксения Медведевич

   Толпа восторженно орала и толкалась как оголтелая: к аль-Хатибу протискивались отцы семейств - коснуться рукава, это считалось хорошей приметой. Четвертый невольник, крепкий зиндж с непокрытой курчавой головой - он выступал у левого стремени - высоко поднимал толстую палку. Чернокожий грозил особо ретивым почитателям святого шейха - тягая за полы халата и дергая за рукав, те могли стащить аль-Хатиба с седла. Не пробившиеся к мулу довольствовались тем, что перли напролом по обе стороны, словно косяки рыбы в бурной реке: верующие надеялись собрать пыль в месте, которого коснутся сандалии шейха, тот ведь доедет до Масджид Набави и спешится, и пройдет к ступеням. Пыли перед мечетью много. Да и грязи прилично, на всех хватит.

   Начальник тайной стражи морщился, вспоминая слова главы столичных мутазилитов, ибн Сумама. Тот, как рассказывают, произнес, глядя на бегущих к пятничной молитве людей: "Смотрите, вот скоты, вот ослы! Смотрите, что этот ашшарит сделал с людьми!" Видел бы брезгливый мутазилит, порицавший Али и невежд, что творится здесь - столица показалась бы ему обителью просвещения и домом мудрости. Подумать только, его, Абу аль-Хайра, родной город, еще называют Медина Мунаввара, Город Освещенный, город света. Да уж, тут один отчаянный одиночка предложил список Книги с разночтениями. Рукопись сожгли, а самого любознатца хотели повалить в костер, чтоб сгорел вместе с еретическими бумажками, да стража отбила. Бедняге дали сотню плетей и изгнали из города - легко отделался.

   А ведь говорили, что в столице в одной из мечетей квартала аль-Зубейдийа диктует лекции один шейх, который учился у самого Рукн-ад-Дина аль-Харати. Так вот этот учитель говорит не о разночтениях, а о дописках и прибавлениях к самой Книге! Слышали бы это здесь, в Медине...

   Тем временем к аль-Хатибу пробился дервиш с десятком плетеных из роз веночков. Женщин к богослову не подпускали - шейх боялся оскверниться нечистым касанием, так что почитательницы передавали венки для благословения с доверенными лицами.

   Чайхана, в которой сидел Абу аль-Хайр, лепилась ласточкиным гнездом на древнем высоком фундаменте - чего, никто уж и не помнил. Здоровенные тесаные каменные блоки выступали из пыли и грязи на все шесть локтей, так что можно было тянуть чаек из мутного стакана и посматривать на все сверху, не опасаясь, что кто-то из толпящихся оступится и сквозь занавески рухнет к тебе на циновку.

   Еще сюда не долетало ничего из того, что разбрасывали в честь богослова купцы и ремесленники: Абу аль-Хайр, хмурясь, смотрел на то, как в воздухе над толпой вьются розовые лепестки, мелькают, перелетая по дуге, орехи, курага и кусочки пахлавы. Люди визжали и подставляли рукава и полы халатов, дети верещали, ползая под ногами взрослых в растущей давке. Возможно, то была последняя курага из запасов торговцев, но кто ж думает о бережливости и осаде в такой святой миг...

   - О шейх! Башмачники Святого города приветствуют тебя, о слава ханбалитской школы!

   О нет. Нет.

   Над головами россыпью взлетели туфли и сандалии. Толпа качнулась и вздыбилась сотнями рук. Завизжал ребенок, на которого все-таки наступили. Справа спины в полосатых халатах сошлись кружком - начиналась драка.

   Белый купол чалмы аль-Хатиба качался уже далеко впереди, но давка и рев только нарастали.

   Раздался треск, тростниковая занавеска проломилась, и на расстеленное перед Абу аль-Хайром полотенце шмякнулась длинная кожаная туфля.

   - Таа-к, - тихо сказал себе начальник тайной стражи.

   Сегодня все не задалось с самого утра. Следовало еще ночью понять, что ничего хорошего не ждет Абу аль-Хайра ибн Сакиба в этот дождливый осенний день.

   Ибо ночью, вернее, под утро, жена устроила ему натуральную выволочку. Нет, конечно, Утайба права: так не годится. Это против законов и против обычаев. Но что он мог с собой поделать?

   Ночью, дав ему излиться, жена быстро уснула, а ему захотелось еще раз. У стены спала рабыня из комнатных невольниц, молодая, статная, ибн Сакиб давно на нее заглядывался. Абу аль-Хайр зашел к женщине за занавеску, лег и насладился ее фарджем. Печати у девки не оказалось, но он не расстроился: рабыню он брал не для постели, а работницей, и потому насчет девственности у торговца не любопытствовал. Женщина была из бедуинов, продали ее еще в детстве, но дурёха так и не пообтесалась в городе: завернув ей рубашку, Абу аль-Хайр нащупал столько волос между ногами, что пришлось раздвигать все пальцами, чтобы ввести зебб. Зато баба оказалась гибкой и податливой, с крепкими, торчащими еще грудями - видно, что не рожала. Утайба после третьих родов совсем раздалась, стала рыхлой и вялой. А эта покусывала ему зажимающие рот пальцы - Абу аль-Хайр опасался, что рабыня закричит и рабудит жену - поддавала бедрами и сильно сжимала промежность, прихватывая зебб то у самого основания, то у кончика. От бабы пахло козлятиной и потом, но фардж у нее оказался выше всяких похвал - упругий, мгновенно влажнеющий, сильный и узкий. Не то что у Утайбы, да, после третьего ребенка там стало как в мешке, никакого удовольствия. Такой фардж он пробовал только у одной ятрибской певички - молоденькой, она принимала мужчин всего-то около года и между бедер у нее все еще было тесно и жарко, не то что у бывалых шлюх, у которых внутри чувствовалась проторенная множеством верблюдов дорога. К тому же, поднаторевшие в своем искусстве певицы выгибались, сжимались и постанывали по привычке, без всякой страсти. А той ятрибочке было еще взаправду больно, она попискивала, особенно когда Абу аль-Хайр начинал мять ей груди. Вот и рабыню он тискал как следует, лизал торчавший из кулака сосок и изливался раз за разом. За этим-то проснувшаяся Утайба его и застукала.

   Жена орала так, что слышали, наверное, все соседи. "В одной комнате! В одной комнате!" Да, так не годилось, по закону нельзя было совокупляться с женщиной, не отпустив предыдущую. Тьфу ты...

   Не зря рассказывали, как один суфийский шейх порицал своего ученика за подобные дела. Тот, путешествуя, остановился с тремя женами в карван-сарае. И когда пришло ему желание, он соединился с женой. Та уснула, и ему снова пришло желание, и он соединился со второй женой. И снова женщина уснула, и снова пришло ему желание, и он соединился с третьей. А наутро прибыл он к шейху, и тот сурово отчитал его за содеянное ночью. И ученик воскликнул: "О шейх! Откуда у тебя это знание?" И шейх ответил: "А кто, ты думаешь, лежал в комнате на пятой постели?".

   Размышляя таким благочестивым образом, Абу аль-Хайр поднял туфель и осмотрел его. Великоват, да и кому нужен башмак без пары? Отведя в сторону прорванную тростниковую занавеску, он прищурился и запустил туфлем в одного из учеников богослова - с напутствием: