Аристономия - Григорий Чхартишвили

Старинные стены фортов облупились, дома оказались не белыми, а пыльными и грязными, на рейде унылыми, безобразными наростами торчали ржавые корабли. Некоторые были полузатоплены, вдали же из воды высовывалось гигантское днище, облепленное гнилыми водорослями. Антон догадался, что это линкор «Императрица Мария», взорвавшийся и перевернувшийся в конце шестнадцатого года.

Пароход еще не встал на якорь, а от причала уже плыла неряшливая стая лодок. Весла суетливо разбрызгивали воду, гребцы что-то орали пронзительными голосами, пытаясь привлечь внимание пассажиров. Это напомнило Антону картинку из книжки детских времен: корабль капитана Кука прибывает на Сандвичевы острова.

Хорошо, мсье Шомон ушел в каюту собирать вещи и не видел этого позорного зрелища. Ребячество, конечно, но Антону было бы стыдно перед восторженным французом за свою родину.

Из глупой мысли синтезировалась другая, нетривиальная, достойная того, чтоб положить начало дневнику. Перед отъездом Антон купил в канцелярском магазине на Банхофштрассе чудесную тетрадочку: красивый шагреневый переплет, тонкая, но прочная бумага – приятно взять в руки. Блокнот предназначался для записи впечатлений, регистрации чувств и мыслей.

Вот и первая: «Издали Россия кажется прекрасным храмом, но по мере приближения теряет свое очарование и оказывается свинарником».

Подумал, засомневался. Ах нет же, всё ровно наоборот!

Зачеркнул. Хотел вырвать страничку, чтоб не начинать дневник с помарок, но не стал. Пусть сохранится вся траектория переживаний, это очень важно.

«Если разглядывать Россию издали, отстраненно, она выглядит сумасшедшим домом или свинарником. Но стоит всмотреться в нее взглядом, полным любви и понимания, как видишь за коростой и грязью именно что храм, исполненный скромной, печальной и щемящей красоты, – как Покрова на Нерли». Прославленный памятник древнего зодчества Антон видел только на открытке, но нежное слово «Нерль» придало фразе мелодическую завершенность. Хорошее начало для дневника. Готовый эпиграф.

Пыхтя и чихая, подошел катер пограничной стражи. Он заметно кренился набок, словно прихрамывал, краска свисала с бортов лохмотьями, труба в нескольких местах зияла дырами. Антон страдальчески скривился, прочтя название славянской вязью: «Россiянинъ». «Господи, ну почему у них всё с перебором, с пафосом?» – подумал он и укорил себя. У них? Еще не ступил на родную землю, а уже отгораживаешься?

По трапу вихлясто поднимался офицер, за ним два солдата. Если начальник был обмундирован не без щегольства, нижние чины смотрелись оборванцами. Они сели у борта на корточки, пристроили винтовки между колен и стали крутить самокрутки. Офицер был в низкой кубанской папахе – то есть, учитывая три звездочки на погонах, вероятно, казачий сотник, однако представился старпому поручиком. Один передний зуб у пограничника отсутствовал и говорил он с присвистом: «порусик».

Пошептавшись с помощником и получив от него какой-то конверт, офицер поглядел на коммерсантов. Те ждали, выстроившись в некое подобие очереди. Каждый кланялся, что-то совал, получал от «порусика» какую-то бумажку и отходил.

Новая заноза вонзилась в Антоново сердце: он разглядел, что офицеру дают не документы, а денежные купюры. В открытую, не скрываясь!

Ужасно захотелось сойти на берег поскорее. Чтоб не видеть, как округлятся глаза у мсье Шомона. Он так влюблен в Россию!

Малодушие и глупость, но чтоб избежать этого унижения, Антон сам подошел к пограничному начальнику и протянул ему паспорт.

Книжечкой с двуглавым орлом «порусик» не заинтересовался, зато внимательно посмотрел на хороший чемодан и светлый чесучовый костюм, купленный в расчете на крымский климат.

– Приятно видеть соотесественника, – прошепелявил офицер, улыбаясь. – Все бегут, а вы, господин… э-э… Клобуков, возврасяетесь. Похвально. – Он улыбнулся еще шире, доверительно понизил голос. – Позвольте дать добрый совет. На пристани на вас накинутся спекулянты, будут выменивать валюту. Безбозно надуют. Безбозно! Моя воля, я бы всех их к стенке ставил, слово офисера.

– Благодарю. А где посоветуете?

– Только в банке. Правда, сегодня суббота и до понедельника все конторы будут закрыты… Однако я могу вас вырусить. Как раз всера выиграл в преферанс. У вас какие деньги? Лиры?

– Мне сказали, что в Крым лучше ехать с фунтами.

Пограничник почтительно поклонился.

– Правильно сказали. Фунты и доллары луссе всего. Офисиальный курс 2800 рублей за фунт стерлингов. Извольте убедиться. У меня по слусяйности и газетка есть…

Он, действительно, достал из-за отворота мятый газетный листок.

– Видите? Вот курсы валют. Комиссии я не возьму, офисеру это не к лису. Если меняете десять фунтов или больсе, в касестве любезности освобоздаю от тамозенных формальностей и предоставляю лисьный ялик для бесплатной доставки на берег. Прямо сейсяс, без промедления. – Поручик широким жестом показал вниз, где у трапа теснились лодки. – У меня не гребес, а прямо лихась.

У Антона денег было двадцать фунтов и несколько шиллингов, поэтому он согласился на выгодное предложение, особенно прельстившись возможностью попасть на берег без проволочек. Конечно, это будет невежливо по отношению к Шомону, но можно потом послать записку с извинениями – у француза забронирован номер в «Гранд-отеле».

Через минуту Антон уже спускался по трапу – в ялик, подозванный вороватым, но услужливым поручиком: «Эй, братес! Принимай пассажира!»

Лодочник взял чемодан с кряхтением, хотя ноша была не особенно тяжелая: смена одежды, несколько медицинских книг, фотоаппарат и разные мелочи. Правда, «лихач» был немолод и одышлив, с болезненными отеками в подглазьях. Странный субъект: в соломенной шляпе, грязной русской рубахе и еще более грязных парусиновых портках, закатанных по колено, но при этом хорошо выбрит и в серебряном пенсне.

Вместо ответа на приветствие лодочник спросил:

– Валюту у поручика поменяли? Эх! И много? Целых десять фунтов? По сколько? Ну, повезло щербатому! – Покачал головой. – Я бы вам дал по восемь пятьсот.

– Но он мне показал газету!

– Ага. Месячной давности.

Антон вспомнил, что верхнюю часть листка офицер действительно прикрывал рукой.

– Вам на Графскую? – Перевозчик сел на весла. – Это восемьсот. На Корабельную полторы. На Северную – две. Деньги вперед.

– Позвольте, но пограничник сказал, что вы меня доставите на берег бесплатно!

– И поцелую впридачу. – Господин (уж никак не «братец») желчно ухмыльнулся. – Я ему, прохиндею, за пассажира по две сотни даю. Не хотите платить – лезьте обратно, объясняйтесь. Только не посоветую. Придерется к чему-нибудь в документах, и будете ночевать в каталажке. Или вообще высадиться не даст. – Лодочник поглядел на Антона, жалостливо вздохнул. – Оно бы для вас, впрочем, и лучше. Все отсюда, а он сюда. Что вам в Константинополе не сиделось? Вы ведь не коммерсант, по вам видно.

– Я приехал из Швейцарии, – мрачно сказал Антон. Он выбрал из вороха блеклых бумажек желтую купюру с георгиевской ленточкой. – Вот вам тысяча. Мне на главную пристань. – Он кивнул на причал, над которым возвышалась античная колоннада. – Если довезете быстро и не обрызгаете, сдачу можете оставить.

Не переться же назад по трапу с чемоданом, чтоб предъявлять претензии бесстыжему поручику. Бессмысленно, да и, наверное, в самом деле небезопасно. В конце концов перевоз стоил всего десять пенсов.

Получив деньги, лодочник немедленно подобрел.

– Останетесь довольны. Я, знаете ли, в свое время на университетской регате призы брал. Как, бывало, запустим вдоль Каменного острова – только ветер свистит.

Греб он действительно виртуозно. Только болтал без умолку, мешал сосредоточиться на внутренних ощущениях – ведь еще минута, другая, и под ногами наконец окажется русская земля!

– Эх, милостивый государь, мог ли я предположить, что на склоне лет буду на жизнь зарабатывать подобным манером? Статский советник, без пяти минут действительный! А что прикажете делать? Жена, две дочери, теща-инвалидка. Казалось бы, и должность видная – начальник департамента образовательных учреждений, но при таком жаловании разве проживешь? Хорошо, ялик выручает. Приобрели с сослуживцами, на паях…

Услышав про «начальника департамента», Антон перестал обращать внимание на вранье лодочника. Видимо, тот считал пассажира совсем идиотом – набивал себе цену в надежде слупить еще что-нибудь.

Записал в книжечку интересное наблюдение: «Несоответствие прежних понятий и речевых оборотов („слово офицера“, „милост. государь“ и пр.) изменившейся действительности и новым чел-ским отношениям».

Пристань быстро приближалась, уже можно было рассмотреть лица толпившихся там людей.

Всё сильнее волнуясь, Антон приподнялся со скамейки, готовый замахать рукой, как только увидит Петра Кирилловича.