Главное управление - Андрей Молчанов

Возражать собеседнику я не стал.

При повторной рекогносцировке местности в селении действительно отыскался дом-близнец с аналогичным забором, беленькими наличниками на окнах и – стоящей во дворе старенькой машинкой зеленого цвета.

Решение командира спецназа, вдохновленного полным соответствием установочных деталей, отличала безоговорочная воинская прямота:

– Берем хату внезапно и – в лоб!

Получив данную директиву, спецназовцы, удрученные прошлой неудачей, выворотив одним ударом входную дверь, сноровисто ворвались в жилище.

Следом за ними в дом шагнули Боря, Акимов и я.

От увиденной картины в наших глазах качнулись и поплыли в разные стороны пол, потолок и стены, сложенные из гладенько отесанных, проложенных сухим стародавним мхом бревен.

По комнате металась, истошно и жалобно блея, испуганная коза, до сей поры обретавшаяся в клети, установленной в сенях. Дверь клети валялась на полу, являя собой результат то ли активных действий спецназа, то ли заполошного испуга животного.

На кровати, застеленной цветастым лоскутным одеялом, причитала одетая в ночную рубашку бабка с обернутой вокруг головы толстой шерстяной шалью.

– Что деется-то, что деется! – твердила бабка навзрыд, как заклинание. – Ой, умираю, ой, запужали, соколики!

– Одна живешь, бабушка? – участливо спросил Борис.

– Ой, что деется-то, что деется!

– Спроси ее, правительственных советников здесь не мелькало? – угрюмо посоветовал я Борису.

– В подвале – картофель, – деловито доложил командир спецназа сыщикам. – Больше никого.

– Ой, что деется-то, что деется!

Я взглянул на сорванную с петель дверь. Полез в бумажник. Достал пару сотенных. Кашлянув стесненно, произнес:

– Вот, бабушка, дверь починишь…

– Кто ж мне ее за эти твои бумажки чинить-то будет! – плаксиво возразила старая женщина, обретая некоторую ясность мышления, продиктованную, вероятно, естественной крестьянской меркантильностью. – Ой, что дее…

– А сколько надо? – буркнул Борис.

– Хотя бы пятьсот, соколики… Кто вы будете-то?..

– Это… Уголовный розыск Московской области… – нашелся командир спецназа. – Сейчас скинемся, бабуля, ошибочка у нас вышла…

– Вам ведь к соседу надо! – плачущим голосом проговорила хозяйка, поднимаясь с кровати. – К Ваське!..

– А что он?.. – насторожился я.

– Я ж на него заявление писала!..

– Какое еще заявление?

– Половину поленницы у меня спер, пьяница!

– А-а… – протянул Акимов. – А чья машина-то у тебя во дворе, бабушка?

– Петьки-кузнеца. У него двор малый, не протиснешься…

Отдав старухе деньги за починку двери и кое-как приладив отодранный запор козлиной клети, мы покатили, теряясь в догадках и матерясь, обратно в Москву.

Я уже укладывался спать, когда раздалась поздняя телефонная трель.

Звонил один из знакомых офицеров министерства, кого я по-приятельски просил разведать о надежности и компетентности неведомого генеральского источника.

– Да там никакой не источник, – пояснил небрежно приятель. – Там ситуация другая. Ему, в общем, экстрасенс какой-то гадает, генералу…

– Чего?! – невольно округлились у меня глаза.

– Ну, я не знаю, какая у вас там проблема, но концепция была следующей: колдун этот всякие места, что ли, определяет… Ну, а тебе и спустили команду: проверьте… Вдруг чего и в самом деле…

Я припомнил тяготение Филинова к метафизике и околачивающихся благодаря этой его слабости в нашей конторе экстрасенсов и астрологов. В министерстве у шефа, как я уяснил, также имелись единомышленники.

– Ну подумаешь, пускай ребята проверят… Все же возможно… – поддакнул я снисходительно.

– Ну да…

– Действительно, все возможно, стал же он заместителем министра… – заключил я вслед.

А спустя неделю весь наш сыск пошел под откос, в забвение.

– Новости слышал? – ворвался ко мне в кабинет Акимов. – Все, прилетел Советничек в Москву. Вопрос решен. Решетовым и Сосновским. По старой схеме. На бюджетной основе. С теневыми долями.

Я хмуро кивнул. Мне уже звонил Олейников, сообщив, что в ауле, где томился пленник, вчера зарезали несколько быков, идет пир горой, и пачки долларов разносят по саклям.

И как прикончить эту кавказскую вольницу? Да никак ее не прикончишь. Потому и при коммунистических Советах проблема Кавказа и Средней Азии решалась не идеологией и оружием, а практикой власти. Практикой гибкой и лицемерной, ибо местная система управления виноградных республик очевидно отличалась в своих принципах от нордических и славянских институтов правления. Будь то Рига, Москва или Вологда, чиновник взятки опасался, а вот номенклатурные привилегии использовал на всю катушку. А Юг и Восток государства Российского извечно хранил традиции выкупа должности, поступка и чужой жизни. И традиции эти соответствовали основам администрирования страны Советов, как лозе – теплый грунт, верблюдам – оазис, овечке – горный лужок. Мзда снизу шла наверх, оплаченные должности волевым решением не отбирались, статусы эмиров, шейхов и визирей претерпели лишь внешние изменения, но никак не внутренние, и какая в принципе разница, именуешься ты султаном или первым секретарем партии?

И недаром любимой и искренней присказкой ответственных должностных лиц в ту пору была: «Клянусь Аллахом и партией Ленина!»

А кем был в то время исламский экстремист, проповедник противления старшему российскому брату? Был он кровным врагом первого коммунистического секретаря-султана! И всех его приближенных! А потому надлежало султану именовать его, согласно правилам игры, врагом народа и светлого будущего! Собственно, для султана – уже настоящего…

Сообщил Олейников и иную новость. Подрыв машины Волоколамского, готовящийся едва ли не неделю, с треском провалился. Провод, вмонтированный в полотно трассы, перебили своим давлением колеса автомобильного потока, но о неудавшемся покушении олигарх каким-то образом пронюхал и от греха подальше сбежал в Европу, решив до поры отсидеться в относительно безопасной нише. Скрылся в неизвестных далях и Леня Плащ, опасаясь мести со стороны бывшего партнера и глубоко разочаровавшись в могуществе госбезопасности. Оправданий в технической осечке он не принял, уверовав, что его попросту подставили, ибо как информация о покушении попала к врагу?

Да как? Все у нас покупается и продается, вот как.

Домой я вернулся в настроении мрачном и угнетенном, с единственной мыслью, настырно бившейся в сознании:

«И почему Бог определил мне участь жить именно в этой расхристанной стране?»

За ужином Ольга, усевшись напротив и лукаво щуря свои прекрасные, чистые, как вода колодезная, глаза, вдруг сказала:

– Час сегодня говорила с твоей мамой, она звонила…

– И чего? – насторожился я.

– Мы решили, что я должна ехать рожать в Америку, – прозвучал ответ.

Я поперхнулся куском антрекота.

– И… какие соображения подвигли? – молвил угрюмо. – Ты же так любишь Россию… Ее леса, поля, фольклор, культурное наследие предков… А?

– Я хотела бы свободы и безопасности для своего ребенка, – ответила она будничным тоном. – Ему не нужны будут визы для поездок в приличные страны, он будет обеспечен социальной защитой как гражданин самого мощного в мире государства, он, наконец, не пойдет в нашу армию, похожую на концлагерь… Это – если будет мальчик. А если это будет девочка, ей, ко всему прочему, не придется торговать собой во имя перспективной должности или же целиком зависеть от милостей мужа… Здесь восточная страна, ты проникнись, отвлекись от своего бытия. Наша семья – вне правил, она исключение, а ориентироваться надо на расхожие стереотипы, они определяют реальность.

Голос ее звучал искренне, горячо, даже с надрывом.

– Ты не веришь в Россию? – утвердительно вопросил я.

– Мне хотелось бы верить, – сказала она. – Но всегда получалось так, что и мы, и наши родители, и деды, да и прадеды извечно жили в зоне бесправия и нищеты, где правители относились к ним, как африканские царьки к своим племенам, где разницы между животным и человеком отсутствовала и где всех постоянно водили за нос. А отводивши, даже не извинялись.

– Мне нечего возразить, – сказал я. – Но я чувствую себя предателем. Хотя предательство иногда означает предчувствие…

– А мы никого не предаем, – сказала она. – Мы с тобой как работали во имя страны, так и продолжим это занятие, нам и деваться, собственно, некуда. Речь не о нас. Речь о вере в страну. А ее определяют правители, их философия, их идеи. Ты способен уверовать в эти ничтожества? Они лишь приспосабливаются к обстоятельствам, нивелируя возникающие несоответствия во имя сохранения кресел, они – не капитаны дальнего плавания, а потерпевшие кораблекрушение.