Лесная тропа - Адальберт Штифтер

Сопровождаемые большим ласковым бульдогом, мы объезжали владения майора. Он показывал мне все, отдавая попутно распоряжения своим работникам и кое-кого похваливая. В первую очередь мы миновали приятный для взора заросший парк, тщательно огороженный, содержавшийся в чистоте и перерезанный дорожками. Потом мы выехали в поле, колыхавшееся темно-зелеными волнами. Только в Англии видел я подобную зелень, но там она, кажется, была нежней и мягче, здесь же — сочней и будто вся пронизана солнцем. За парком мы поднялись по отлогому склону холма, глядевшего в степь; по гребню его тянулись виноградники. Повсюду нас окружала темная, густая листва, посадки занимали широкую полосу земли, там и сям среди лоз стояли персиковые деревья, а местами, как и в Марошхее, из зелени сверкающими точками выглядывали белые домики сторожей. Мы спустились в степь, здесь пасся рогатый скот майора, огромное, далеко рассыпавшееся, почти необозримое стадо. Примерно через час подъехали мы к конюшням и овчарням. Когда мы скакали по степи, мой хозяин указал мне на узкую, темную полосу, далеко на западе перерезавшую распластанную серую степь, и сказал:

— Это уже виноградники Марошхея, где вам вчера дали лошадь.

Назад мы возвращались другой стороной, и тут он показал мне свои фруктовые сады, огороды и теплицы. По пути нам встретилось неприглядное болотистое место, где работало множество народу. На мой вопрос майор объяснил мне, что это нищие, бродяги, — словом, всякий сброд; привлеченные постоянным заработком, они работают здесь, осушая топь и прокладывая дорогу.

По возвращении мы обедали вместе со слугами и служанками в просторных сенях или, вернее, под навесом, близ которого росло исполинское ореховое дерево. У деревянного сруба колодца наигрывали на скрипках остановившиеся здесь проездом цыгане. За столом сидел еще один гость, совсем юноша. Я обратил внимание на его необычайную красоту. Он привез письма из соседнего имения и после обеда тотчас же ускакал. Майор относился к нему очень внимательно, я бы сказал, даже с нежностью.

Жаркие послеобеденные часы мы провели в прохладных комнатах. Вечером мой гостеприимный хозяин решил показать мне степной закат. Мы только за этим выехали из дому, причем он мне посоветовал, по его примеру, надеть шубу во избежание лихорадки, которой грозят вечерние испарения степи, хотя в такую теплую погоду эта предосторожность казалась лишней. Достигнув избранного им места, мы ждали, пока закатится солнце, и вскорости увидели воистину великолепное зрелище: над огромным черным окоемом степи опрокидывается необъятный колокол ярко-оранжевого пламенеющего неба и затопляет нам зрение волнами всепобеждающего света, в котором все предметы на земле кажутся черными и незнакомыми. На фоне раскаленного неба стебель степного бурьяна превращается в бревно, пробегающий мимо зверек оборачивается на золоте заката черным чудищем, а жалкие кустики можжевельника и терновника представляются взору далекими храмами и дворцами. Но спустя несколько мгновений с востока выползает влажная, холодная синева ночи, тусклая, непроницаемая пелена тумана отрезает сверкающий купол неба от земли.

Особенно долго явление это можно наблюдать в июньские дни, когда солнце стоит высоко. Мы уже вернулись домой, поужинали и немного побеседовали, и когда я, удалившись к себе в спальню, стал у окна, на западе, хоть время уже близилось к полуночи, все еще виднелся клочок тускло-желтого света, тогда как на синем востоке уже выплывал красноватый серп луны.

В тот вечер я решил, что завтра или послезавтра, — словом, в один из ближайших дней, как только представится случай, спрошу у майора о цели, которую, как он мне писал, ему удалось, наконец обрести и которая отныне навсегда привязала его к родным местам.

На следующий день он разбудил меня еще до рассвета и спросил, хочу ли я провести день один или предпочитаю составить ему компанию. Выбор и в дальнейшем всецело предоставляется мне. Если я не прочь участвовать в его хозяйственных делах и занятиях, мне надо только в тот день, когда у меня появится такое намерение, при утреннем ударе дворового колокола встать и явиться за общий стол к завтраку. Буде же у меня возникнут иные планы, его людям, если самого его не будет дома, уже дано приказание предоставить мне лошадей, провожатых, вообще все, что бы мне ни понадобилось. Ему было бы приятно, если бы я заранее ставил его в известность о своих намерениях, особенно когда дело идет о более дальних поездках, тогда он мог бы предостеречь меня от окольных путей, затруднений, а подчас и небольших опасностей, какие, возможно, встретятся мне в дороге. Я поблагодарил его за предупредительность, но заверил, что и сегодня, и завтра, и впредь, до тех пор пока мне не придет в голову что-то другое, я хотел бы проводить время с ним.

Поэтому я встал, оделся и отправился под навес, где люди завтракали. Работники уже покончили с едой и расходились каждый по своему делу. Майор был тоже тут, он ждал меня, пока я завтракал. Затем подали оседланных лошадей. Я не спрашивал, что он будет делать, а молча последовал за ним.

Сегодня мы не просто разъезжали, как вчера, когда майор показывал мне свои владения и хозяйство; он заранее предупредил меня, что будет заниматься тем, чего требует от него сегодняшний день, а я, если мне это не наскучит, могу ко всему присматриваться.

Мы прибыли на обширный луг, где убирали сено. Отличный гнедой конь венгерской породы, на котором сидел майор, нес его, приплясывая, по шелковистым скошенным травам. Потом майор спешился, отдал поводья работнику и стал осматривать копны сена. Работник сообщил, что их намерены вывезти сегодня после обеда. Майор распорядился, чтобы на покосе одновременно рыли канавы, где — для стока лишней воды, а где — для сбора ее. Осмотрев луга, мы двинулись к оранжереям, заложенным здесь не как обычно вблизи жилой усадьбы, а в другом, более подходящем месте, на пологом склоне, где их стеклянные кровли глядели на восток и на юг. Возле оранжереи расположилась небольшая чистенькая конюшня, куда майор и его спутники — если ему случалось приезжать сюда не одному — ставили своих лошадей, ибо нередко ему приходилось задерживаться тут надолго, а когда наезжали гости, желавшие осмотреть оранжереи, то и они проводили здесь по нескольку часов. Не расседлывая лошадей, мы отвели их в конюшню, и майор в первую очередь принялся осматривать кусты и саженцы, предназначенные для отправки заказчикам, потом зашел в комнату садовника, где его ждали бумаги, и довольно долго просидел за столом, занимаясь ими. Я тем временем оглядывал оранжерею, хотя и понимал в этом не более и не менее, чем положено человеку, который за время непрестанных путешествий повидал бесчисленное множество оранжерей. Лишь после того, как я в библиотеке майора просмотрел соответствующие труды и рисунки, я понял, как мало я, в сущности, осведомлен по этой части.

— Эти растения чудо как хороши, поэтому каждый рад заняться ими, да только больше спустя рукава, — сказал мне майор. — А если хочешь дождаться плодов, нужно работать основательно, чтобы намного превзойти других, кто занят этим же делом.

Выйдя из комнаты садовника, он несколько минут наблюдал за работой женщин, промывавших и чистивших зеленые листья камелий. Этот цветок в те времена был еще редок и дорог. Майор осмотрел и те, что были уже промыты, и сделал кое-какие замечания. Отсюда мы прошли вдоль гряд из чистого белого песка по стеклянным теплицам; здесь были совсем еще молоденькие ростки; затем подошли к цветам и саженцам, выращиванье которых стало главным делом майора. У противоположного выхода ожидали нас лошади, которых работник подвел тем временем, обогнув постройки. Это было место, где готовили и смешивали землю, доставляя ее круглый год на ослах, в корзинах, из самых различных мест, нередко из весьма отдаленных хвойных лесов. Даже для перегорания удобрений были отведены определенные участки, а рядом выстроили поленницы дубовых дров, предназначенных для отопления зимой.

Поскольку, как я заметил еще вчера, от оранжерей было недалеко до степи, мы направились и туда. Быстрый бег наших резвых лошадей унес нас в глубь однообразной, благоухающей утренней свежестью равнины, так что замок и парк вдали сливались в темное пятно. Тут мы наведались к пастухам майора. Из нескольких жердей, настолько тонких, что они никак не могли сойти за надежное укрытие, было сооружено подобие шалаша, быть может с тем, чтобы он служил вехой, хорошо видимой и легко отыскиваемой в степи. Под ним горел или, скорее, теплился огонек, питаемый твердыми сучьями или корнями можжевельника, боярышника и других мелких кустарников. Здесь пастухи, уже в одиннадцать часов садившиеся за обед, готовили себе еду. Загорелые люди, чьи шубы валялись вокруг на земле, в своих белых испачканных шароварах и рубахах, окружили майора и отвечали на его вопросы. Другие, издалека заметив на плоской равнине скачущего хозяина, один за одним подъезжали на своих низкорослых, неказистых лошадках, на которых не было ни седла, ни попоны, а уздечку и повод нередко заменял кусок веревки. Пастухи, соскочив с лошадей и держа их на поводу, — сгрудились вокруг майора, который тоже спешился и отдал кому-то поводья. Они говорили с ним не только о деле, но и о многом другом. Почти всех майор знал по именам и держался с ними так просто, словно был им ровней, и это, видимо, приводило людей в восхищение. Как и у нас в горах, скот здесь все лето содержится под открытым небом. Это — белые, длиннорогие коровы, какие водятся в здешней стороне, и кормятся они степными травами, до того пряными и душистыми, что нам, жителям Альп, трудно в это поверить. К скоту приставлены люди, они тоже живут в степи и нередко над головой у них нет ничего, кроме неба и степных звезд, и лишь иногда, как мы видели, шалаша из жердей либо землянки. Они стояли перед майором, своим барином, как они его называли, и слушали его распоряжения. Когда он садился в седло, один работник, смуглолицый, со сверкающими из-под черных бровей глазами, придерживал коня, а другой, длинноволосый, с густыми усами, держал стремя.