Оперативный псевдоним - Данил Корецкий

– Пацан может сболтнуть лишнее. Жизнь в Англии, родители, операция по его вывозу... Детские воспоминания очень яркие. Если в провинции забьет фонтан столь экзотической информации, то она может дойти до вражеских ушей. Сколько у нас диссидентов, церковников, прямых агентов иноразведок!

Начальник нелегальной службы напряженно молчал. Из сказанного вытекает только один вывод, но в данной ситуации он явно неприемлем. О чем тогда идет речь?

– В Институте мозга сейчас занимаются блокировкой сознания. Это наша тема, ее курирует техническое управление второго главка. Свяжитесь с ними и обговорите подробности. Мальчишку загипнотизируют, и он забудет все лишнее. Это не больно и совершенно безвредно. Что вы молчите?

Пристальный взгляд недобрых глаз внимательно наблюдал за реакцией подчиненного. Не дай Бог промелькнет брезгливость или неодобрение! Но ничего подобного генерал-лейтенант не проявил.

– Я... я... я вас понял, Виктор Сергеевич. Все уточним, все выполним.

Когда на одной чаше весов интересы большой политики, а на другой – воспоминания какого-то мальчишки, никакие сомнения недопустимы.

– Ну ладно... – Бондаревский помягчел. – Кому думаете поручить вытаскивание пацана?

– Надо подумать, взвесить...

– А чего много думать? Там есть этот демагог Веретнев. Он умеет на собраниях глотку драть. Вот пусть и работает. Чтобы понял, что к чему...

Со своими все храбрые. Пусть с МИ-5 в кошки-мышки поиграет!

– Есть, Виктор Сергеевич! Его и пошлем!

Лондон, 18 мая 1969 года, 16 часов, квартира американцев русского происхождения Томпсонов.

– Ты все понял?

– Да. А почему мама плачет?

– Она не плачет. Ей лук в глаза попал.

– А где лук?

– Повторяем еще раз: ты ложишься на пол за передним сиденьем, я накрываю тебя одеялом...

– Зачем? Сейчас не холодно...

– Это игра, я тебе сто раз объяснял!

– А с кем игра?

– С одним дядей. Он большой и рыжий.

– Как дядя Генри?

– Почти. Только дядя Генри старше. Я накрываю тебя одеялом, и ты лежишь тихо...

– Почему тихо?

– Потому что это игра. Я еду, а потом заезжаю во двор и останавливаюсь. И говорю: «Беги!»

– Кому говоришь, мне?

– Конечно, тебе. Ты открываешь дверцу, быстро выходишь и бежишь вперед. Туда, куда бы ехала моя машина, если бы могла проехать. Но она не сможет проехать, там узко.

– А я смогу пробежать?

– Ты сможешь. Ты выбежишь на улицу, там тебя встретит дядя и посадит к себе в машину.

– А что дальше?

– Дальше вы уедете.

– А где будешь ты?

– Во дворе.

– А мама с нами поедет?

– Нет, мама останется дома.

– Я не хочу... Мне не нравится такая игра...

– Не хнычь! Ты никогда не плакал, ты же мужчина!

– Я еще маленький мужчина...

– Ты хочешь помочь мне и маме? Что молчишь? Отвечай!

– Хочу... Но я не хочу уходить от вас к чужому дяде...

– Это не навсегда. Мы скоро встретимся.

– Очень скоро?

– Ну... Может быть, не очень...

– Мама совсем сильно плачет! И без всякого лука!

– Пойдем, нам пора...

Потрепанный серый «Остин» выезжает из подземного гаража. Почти сразу в хвост пристраивается черный «Плимут». «Наружка» не скрывается, это психологическое давление, подготовка к аресту. Впереди тоже их машина, в любой момент они могут сомкнуть клещи. Хоть бы не сейчас, еще полчаса, даже меньше. Слон уже должен быть на месте, он выехал давно и наверняка отсек «хвост». Скорость, поворот, вот этот двор... Резкий вираж, тормоз...

– Беги!

Он не поворачивается, потому что спазм перехватил горло и слезы могут хлынуть в любую секунду. Хлопает задняя дверь. Мальчик в неприметной одежде изо всех сил бежит в глубину двора. Том тоже выскакивает наружу и с решимостью раненого кабана бросается назад, к воротам.

Мальчик пробежал сводчатую арку, замешкался, оглянулся...

– Сюда, малыш, сюда! – На улице волнуется высокий рыжеватый человек, нервно крутящий головой.

– Когда придут папа с мамой?

– Скоро! Давай быстрей! – Хлопают дверцы, автомобиль резидентуры резко берет с места. Через пятнадцать минут он въезжает на территорию советского посольства. Слон не может выйти из машины, у него дрожат руки и ноги.

В подворотне три британских контрразведчика легко преодолели сопротивление Тома и надели на него наручники.

– Странно, они никогда себя так не ведут, – недоумевающе сказал старший группы.

Волосы у Алексея Ивановича уже не были рыжими и густыми. Но фигуру борца-тяжеловеса он сохранил, как и густой рокочущий баритон.

– У меня с первых месяце начались проблемы, – нервно гудел он. – Почему надо в Центр «сувениры» посылать? Сапоги для чьей-то жены, дубленку для дочери? Ведь нас-то совсем другому учили: кристальная честность, неподкупность и все такое... Раз вякнул, два, потом смотрю – косятся, вот-вот под задницу дадут. Ну, думаю, надо перестраиваться... Может, и привык бы, да тут это дело подвернулось...

Веретнев бросил на стол папку с пожелтевшими вырезками из английских и советских газет. «Шпионский процесс в Олд-Бейли», "Супруги Томпсоны – кто они? ", «Приговор шпионам – тридцать лет тюрьмы», «Международная провокация империалистических спецслужб», «Клевета на оплот мира»...

– Меня послали за длинный язык... Операция была рискованной, дипломатическое прикрытие не бронежилет... Англичане обычно крайностей не допускают, но в острых акциях все может быть – упал в люк или под колеса, и дело с концом... МИД – ноту протеста, цинковый гроб самолетом в Москву, жене единовременное пособие... Впрочем, у меня и тогда жены не было...

Они сидели на кухне однокомнатной квартиры в блочной девятиэтажке на краю Орехова-Борисова, за окном простиралась ночь, на столе стояла почти опустошенная квадратная бутылка виски «Джек Колсон» и явно не подходящая к ней российская закуска: колбаса, сыр, болгарские соленые помидоры и маринованные корнишоны. И Карданова, и Веретнева в свое время долго учили, что такое несоответствие может выдать их с головой, но сейчас все конспиративные ухищрения остались в прошлом, а при отсутствии необходимости пить двадцатипятиграммовые порции виски с содовой и кусками льда, заедая солеными орешками, русского мужика можно заставить только под дулом пистолета.

– Но все прошло гладко, я тебя принял, привез в посольство, потом вывез из страны... В чемодане с диппочтой вывез. Накачали тебя снотворным, дырочки незаметно навертели, чтоб воздух шел... Вообще-то за это орден полагается, а мне только премию дали – семьдесят или семьдесят пять, не помню...

Лицо Алексея Ивановича густо покрывали морщины, кожа на шее висела складками, в глазах постоянно прописались красные прожилки. Чувствовалось, что он много пьет. Макс отметил это, хотя и сам был изрядно поддатым.

– Да не в орденах дело! Привез я тебя в Москву, настрадался пацан, намучился, попал наконец на родину, и что? Тут же дают команду на гипноз везти, объясняют: безвредно, забудет неприятности, вроде еще и полезно!

А ты ходить разучился, какался под себя, говорить не мог! Месяц лечили в больнице, вышел тихий, забитый, не узнаешь никого! Я опять вылез – разве можно так с сыном героев обращаться, они вон как держатся: ничего не признали, даже слова про СССР не сказали!

Бывший разведчик разлил остатки янтарной жидкости по рюмкам.

– А мне – политическую незрелость. И вместо Англии – в Тиходонск, обеспечивать оперативное прикрытие образцового детдома! Так и просидел там девять лет, до семьдесят восьмого, пока ты в техникум не поступил.

Потом отозвали: острота ситуации прошла, полный контроль заменили выборочным. Семь лет в Московском управлении: проверка благонадежности туристов, выезжающих в капстраны. Скукота! А чего, собственно, их проверять? За свои деньги едут и там никому на фиг не нужны! Другое дело – откуда бабки? Ехали-то кто – торгаши, профсоюзники, партийцы... Но пусть их ОБХСС проверяет! Тоже незрелые мыслишки... Короче, как достиг возраста, сразу стали выпихивать на пенсию... Довел два контрольных дела: нелегалы-пенсионеры, поумирали оба... И будьте здоровы! Твое дело передал одному желторотику, правда, старательный...

Веретнев поднял рюмку.

– Давай за твоих родителей! Железные люди! Они в любой момент могли все для себя изменить. Стоило только открыть рот. АН нет, молчат, уже двадцать восемь лет!

Они выпили. Карданов поморщился и закусил помидором, Алексей Иванович не закусывал.

– Конечно, английская тюрьма по сравнению с советской – санаторий. Но двадцать восемь лет! Мы о них информацию постоянно имели. Через адвокатов, да и среди журналистов были наши агенты. Хотя с журналистами они не очень. Но здоровы, держатся бодро... Это внешне. А что там внутри – понятно... Самое главное – ради чего? Страну просрали, на куски развалили, мировое значение потеряли, за что тридцать лет сидеть? За агента этого говенного, как его... Бена! Не знаю, кто он, да хоть сама английская королева! Толку-то! Не самоцель же этот агент, а основную игру профукали... Они-то, может, этого всего и не знают, не осознают, тогда им легче... Дай Бог, скоро выйдут!