Непокорная фрау Мельцер - Анне Якобс

отца! Упрямый и несговорчивый. Мельцер. Тот, кто привык побеждать. Куда же делась их любовь? Она больше не могла ее найти. Как она могла когда-то любить такого человека?

– Тогда, боюсь, ты вынудишь меня принять другие меры, Мари!

Он поспешил к двери, распахнул ее и снова повернулся к ней, словно хотел что-то сказать. Но только сжал губы и промолчал.

– Пауль, – прошептала она. – Пауль.

Но Мари тоже чувствовала, что в этот момент им больше не о чем говорить.

Через несколько секунд хлопнула входная дверь, и двигатель его автомобиля начал тарахтеть.

22

Октябрь 1924 года

«Дело дрянь. В белокочанной капусте появились личинки!» Густав трудился на поле, держа в каждой руке корзину, полной капусты. Кочаны были маленькие, потому что ему пришлось обрывать сверху листья, чтобы сохранить хотя бы внутреннюю часть. От некоторых крупных кочанов капусты ничего не осталось. Только изъеденные листья и гнилые кочерыжки. Вдобавок ко всему начался дождь. Слишком поздно – если бы дождь пошел несколькими неделями раньше, он, возможно, покончил бы с проклятыми мухами. А так они спокойно отложили яйца в капусте.

– То, что не продадим, измельчим на квашеную капусту, – утешала Августа. – Я возьму шинковку и несколько больших глиняных горшков с виллы.

Густав кивнул. Похоже, ничего другого не оставалось. Он позвал Лизель и Максла, которые под навесом связывали овощи для супа в небольшие пучки.

– Сложите все на повозку. Но аккуратно. И сверху накройте брезентом, чтобы ничего не намокло.

– Да, папа.

Дождь насквозь промочил одежду, и стало прохладно: ранним утром над полем стелился белый туман, хотя был только октябрь и до зимы было еще далеко.

– Как твоя нога? – спросила Августа, заметив, как Густав хромал.

– Вполне нормально, – заявил он. – Все еще немного болит, но уже заживает. Передай мне корзины. Я хочу собрать немного моркови и сельдерея. Брюссельскую капусту оставим, уберем ее только после первых заморозков.

Августа кивнула и пошла под навес, где по крайней мере можно было работать в сухости. Трехлетний Хансл сидел на корточках на земле и хлопал обеими ладошками по серой грязи – ей придется отстирывать его штанишки, но он хотя бы вел себя тихо. Фрицхену, напротив, было уже девять месяцев. Он рос пухленьким, крепким и сейчас усердно пытался коснуться всего, до чего только мог дотянуться. Еще неделя или две, и малыш сделает свои первые шаги. Августа связывала зелень, глядя на разноцветные астры и георгины, которые Лизель срезала и поставила в жестяные банки с водой. Их тоже возьмут на рынок. Как жаль, что она не умела делать такие красивые букеты, как продавцы цветов. Они получали за те же цветы по меньшей мере вдвое больше денег.

Зевнув, она посмотрела в сторону большого парка, который принадлежал Мельцерам. Какая расточительность, подумала она. Это были хорошие сельскохозяйственные угодья, где можно выращивать картофель и свеклу, разбить грядки с травами и посадить цветную капусту. Но богатым Мельцерам все это было не нужно. Они получали большую прибыль от своей фабрики и окружили себя парком. Деревья, луга и цветы – только для глаз. Некоторым, видимо, можно себе такое позволить.

Конечно, у нее не было оснований жаловаться на Мельцеров, потому что она с семьей до сих пор жила в садовом домике без оплаты аренды. В нем было тесновато, а две комнаты под крышей не отапливались зимой. Но зато бесплатно. Если бы им пришлось платить за жилье, они бы давно уже пошли по миру.

Она наклонилась вперед, чтобы посмотреть на Густава и двух старших детей в поле. Неужели они все еще не закончили с морковью и сельдереем? Им пора было немедленно идти и устанавливать рыночный прилавок, пока кто-то другой не занял их место. А после этого нужно будет протереть влажной тряпкой Лизель и Максла, чтобы в школе не возникло неприятностей из-за грязных рук. О чем думал господин учитель? Чистые руки – удел богатых людей, они могли себе это позволить. Старшие дети должны были работать с ними, иначе всем шестерым не на что было бы жить. Вот как обстоят дела, господин учитель. А если вы не верите, приходите сюда и выкопайте несколько морковок. Посмотрим, как потом будут выглядеть ваши пальцы!

– Густав! Поторопись! Нам нужно идти! – позвала она мужа, а затем быстро потянулась за травами, чтобы сложить их в маленькие корзинки. Петрушка, укроп и шнитт-лук продавались на всех рыночных прилавках. Но у них еще были майоран и эстрагон, розмарин и тимьян. Повара из богатых домов покупали их, чтобы добавлять в жаркое и соусы. Это позволяло хоть как-то заработать.

Наконец Густав и двое детей двинулись к повозке, которая была накрыта брезентом и стояла под дождем. Если бы только у них была лошадь. А еще лучше – автомобиль.

Но она могла похоронить такие мечты. Еще несколько недель, и ее заработок сократится до крошечной суммы, которой едва хватит на оплату места на рынке. В конце ноября сезон цветов закончится, останутся только брюссельская капуста, лук и морковь. Морковь они хранили в погребе садового домика, помещая ее в кадки с песком, чтобы она оставалась сочной и свежей всю зиму.

Вот если бы была теплица. Большая теплица, которая пропускала много света и отапливалась зимой. Там можно было бы выращивать цветы и травы круглый год.

– Молодцы, вы двое, – услышала она слова Густава, обращенные к детям. – Вы очень старались. Бегите к маме и получите свой завтрак.

Он погладил Лизель по шапке и ласково похлопал Максла по попе. Августа достала ломтики хлеба и налила молоко в чашки. Масла не было, только немного варенья, которое у нее получилось слишком жидким, чтобы его можно было продать на рынке.

– Мамочка, у меня болят ноги, – жаловалась Лизель. – Это потому, что я все время должна сжимать пальцы.

Ботинки уже давно ей были слишком малы, и у Максла такие большие ноги, что ему не подошла ни одна пара после Лизель. Поэтому придется покупать обувь для них обоих, потому что Максл тоже упирался пальцами ног в носок ботинок. Раньше Мельцеры время от времени дарили ей одежду и обувь, но с тех пор как Мари Мельцер больше не было на вилле, такие просьбы даже не стоило высказывать. Госпожа Алисия сразу же начинала плакать, как только кто-нибудь упоминал о ее внуках.

Фриц громко ревел под навесом, потому что Августа предусмотрительно привязала малыша лентой к двери. Иначе он уполз бы неизвестно куда и его пришлось бы как репу вытаскивать из грядки.

– Готово? – спросил Густав,