Тайны Дивнозёрья - Алан Григорьев

Даже Кощеевич в этот миг замолчал и аж рот раскрыл, внимая мелодическим чарам. А его восхищение дорогого стоило: он ведь и сам по части колдовских песен был дока.

На последних звуках песни Яромир открыл свои зеленющие глаза — чистые, словно после дождя, — и смущенно улыбнулся:

— Простите, кажется, я слишком долго спал…

— Век бы тебе спать, если бы не она, — Мара Моревна указала белым рукавом на Тайку. Потом, подумав, ткнула пальцем и в Лиса: — Ну и без него тоже не обошлось.

— Меня заставили! — Кощеевич сплел руки на груди и отвернулся, а вот Тайка, наоборот, бросилась Яромиру на шею — и тут уж дала волю всем невыплаканным слезам разом.

Дивий воин приобнял ее за плечи. Второй рукой потрепал по ушам обезумевших от счастья собак. Сам он, конечно, тоже радовался (ведь не каждый день удается умереть и потом воскреснуть!) — и все же, судя по глубокой складке между бровей, что-то продолжало его тревожить:

— Госпожа Мара Моревна, — Яромир приподнялся на локте. — Я ведь теперь не стану упырем?

Та подошла (псы вмиг отступили, прижав уши и хвосты, будто бы почуяли, с кем имеют дело), наклонилась и поцеловала дивьего воина в лоб.

— Кем-то определенно станешь, — с улыбкой сказала она, — но упырем — вряд ли. Просто имей в виду: пройдя сквозь чертоги смерти, нельзя вернуться к жизни, не изменившись.

Признаться, до Тайки так и не дошло, что означали эти странные слова. А вот Яромир, похоже, понял. Приложив ладонь к сердцу, он склонил голову перед Марой Моревной и молвил:

— Благодарю за щедрый дар.

Та улыбнулась — и растаяла в воздухе. И если бы не измочаленный и высохший стебелек златоцветика, оставшийся лежать возле кровати дивьего воина, можно было бы подумать, что ведунья им привиделась.

Лис, видимо, решив, что его дело сделано, тоже направился к выходу, но у самой двери вдруг обернулся:

— Кстати, а ты не хочешь мне тоже что-нибудь сказать? Ну там, «спасибо» или что-нибудь в этом роде?

Яромир тяжко вздохнул. Тайке показалось, что он едва удержался от искушения закрыть глаза и притвориться спящим, но поступить столь несправедливо дивьему воину не позволила совесть.

— Благодарю и тебя тоже. Хоть и подозреваю, что тобою двигала корысть, а вовсе не душевная доброта.

— Вот этого можно было и не говорить, — фыркнул Кощеевич. — А не хочешь вернуть должок? Я слыхал, у вас, дивьих, вроде так принято?

Губы Яромира сошлись в тонкую линию.

— Учти, я не стану делать ничего, что могло бы…

— Знаю-знаю, можешь не утруждать себя лишней болтовней, — Лис отмахнулся. — Просто обещай мне, что когда ты снова встанешь на ноги, то пойдешь и поговоришь с Радмилой, и мы будем квиты.

Не дожидаясь ответа, он вышел из комнаты, насвистывая веселую песенку. Когда за чародеем закрылась дверь, Яромир со стоном откинулся на подушки:

— Я что-то не понял, а когда нам Кощеевича подменили? Прошлый вроде таким добряком не был.

А Тайка вдруг поняла, что после всех потрясений этого бесконечного дня ноги совсем ее не держат, и с размаху осела в кресло. Ее потряхивало, и зубы дробно стучали друг о друга, хотя в комнате было хорошо натоплено.

— Мне кажется, ты несправедлив к Лису. Думаю, он любит твою сестру.

— Ерунда, — дивий воин скривил губы. — Этот тип такой же, как и его отец. Ты разве не знала? Обманувшие смерть теряют способность испытывать любовь. Такова цена бессмертия.

Тайка на мгновение задумалась, а потом мотнула головой, не соглашаясь.

— Не-а, что-то не сходится. Маму-то он точно любит. Смотри, сколько всего делает ради Василисы…

— Это совсем другое. К матери даже зверь дикий, неразумный на помощь бежит, — раздраженно фыркнул Яромир.

Ну, приехали… С момента воскрешения дивьего воина и четверти часа не прошло, а они уже опять начали спорить. Это ж надо иметь такой неуступчивый характер!

Всё, кроме смерти (3)

— Ладно, забудь, что я сказала. Просто поговори с Радмилой.

— Да теперь уж хочешь не хочешь, а придется…

Они замолчали, не глядя друг на друга. В комнате мерно тикали часы. Где-то за стенкой скреблась мышь. Снаружи свистел ветер, сдувая с подоконника мокрый снег… И Тайка вдруг подумала, что ей совсем не хочется злиться. Да пускай они продолжат хоть каждый день ругаться по пустякам, лишь бы Яромир был жив-здоров. Потому что нет в жизни худшего зрелища, чем мертвое лицо дорогого тебе человека…

Дивий воин наверняка понимал это, как никто другой. Не зря же так побледнел, когда услышал о своей невесте, которую считал умершей…

Может, не стоило ворошить прошлое прямо сейчас, но слова уже сами сорвались с Тайкиных губ:

— А кто такая Огнеслава? Упырь сказал, она твоя невеста?

— Была ею, — не сразу и крайне неохотно ответил Яромир. — Годы назад. Еще во время войны…

— Вы разорвали помолвку? — Тайка принялась по привычке общипывать кончик своей косы.

— Нет. С чего ты взяла?

— Ну, ты сказал «была»…

Дивий воин посмотрел на нее даже пристальнее, чем обычно, и Тайка порадовалась, что в комнате достаточно темно. Никто не заметит, как она покраснела.

— Я думал, что Огнеслава мертва.

— Но теперь-то знаешь, что нет! Силантий сказал…

Яромир перевел взгляд на свои руки, лежавшие поверх одеяла:

— Словам упыря не стоит безоговорочно доверять. Но теперь я еще больше хочу отправиться в Навье царство, чтобы спасти ее или оплакать. Мне нужно узнать наверняка, понимаешь?

— Конечно, — Тайка кивнула. — Нет ничего хуже неведения.

На самом деле ей было немного горько, но она гнала от себя эти глупые мысли. Момент больше подходил для радости, чем для грусти, — ведь и волшебство вернулось в Дивнозёрье вместе с Марой Моревной. И Яромир, судя по румянцу на щеках, стремительно шел на поправку. И деревню они отстояли! Все было хорошо — Тайке пришлось несколько раз мысленно повторить эту фразу, чтобы заставить себя улыбнуться.

А дивий воин снова заговорил, хотя его ни о чем таком не спрашивали:

— Огнеслава была целительницей. Многих раненых вылечила. Однажды и мне жизнь спасла — прямо как ты сегодня. Тоже, считай, с того света вытащила. Увы, дивьи люди недолюбливали ее и избегали…

— Но почему? — У Тайки округлились глаза. — Она же таким благородным делом занималась, людей лечила!

— За несговорчивый нрав и любовь к спорам. За правду, которую она не