Счастье потерянной жизни т. 2 - Николай Храпов

Все эти, и подобные этому, моменты многих держали в недоумении, как можно допустить мысль о неблагонадежности такого старого, благочестивого служителя? Тем не менее, у верующих распространилось убеждение, что до своего обращения и присоединения к общине баптистов, Сыч Ф. Л. служил в органах ЧК.

Несмотря на открытые богослужения и постоянный дом молитвы, Михаил Шпак чувствовал, что над ним таинственно, без видимых фактов, нависла серьезная угроза, его душа ныла от предчувствия надвигающейся скорби.

В январе 1945 года Шпак Михаил Терентьевич был неожиданно арестован. Дина — жена его была сильно встревожена. Собрания она посещала по-прежнему, но в своих отношениях к верующим, особенно близким друзьям Михаила, подчеркивала очень ясно: "Вот Мишу-то посадили, а вы гуляете свободно, будто и нужды вам нет". В ее отношениях к осуждающим было подчеркнутое недовольство, и всех она в душе обвиняла, хотя словами этого не высказывала. И, несмотря на то, что ее посещали, много утешали, пытались даже, неоднократно, оказывать материальную помощь — она все отклоняла и оставалась неизменной. Тогда, кто-то из близких друзей заявил ей прямо:

— Что ж, Дина, когда ты была в девушках, да и с Мишей вместе так ревностно и убедительно утешала других скорбящих, вдохновляла к терпению и упованию на Господа; а теперь, когда коснулось горе тебя, никто и слов-то к тебе не подберет, да и все виноваты оказались перед тобой. А ведь, ты не знаешь того, как мы сами глубоко скорбим об утрате, и уверены, что во всем этом видна рука предателя.

Смотри, не погуби себя и детей. От тебя зависит многое: или ты останешься, уповающей на Бога, женой и матерью — к утешению своего мужа, или будешь пораженной дьяволом и вместе с противниками — отягчать судьбу своего и нашего друга.

* * *

Оказавшись в тюремной камере, Михаил сразу встал на колени и долго, усердно молился Господу, прося Его о том, чтобы Он открыл, почему теперь, когда так много уже отвоевано для Церкви, он неожиданно оторван от друзей.

На допросы его почему-то не вызывали, у следователя он был всего один раз. Тот задавал ему много вопросов: о христианской молодежи, семьях узников, известных ему, и о них самих, о теперешней общине и регистрации ее, собирались ли по домам, кроме дома молитвы. Спрашивал характеристики отдельных верующих, из числа молодежи и служителей, но Шпак отвечал так, что следователь, явно, не получал от него желаемого. Наконец, он пришел в ярость и неожиданно резко спросил:

— А как у тебя с военным вопросом, ты теперь готов взять оружие в руки или, по-прежнему, ссылаясь на свои религиозные убеждения, отказываешься?

— Начальник, — начал Михаил, — мне уже тридцать с лишним лет и я имею четверых детей, призыв мой давно отошел, а если он подойдет ко мне, то мы об этом будем говорить в военкомате. Измениться же я — не изменился, и не намерен; как был христианином, так и желаю им остаться.

— Христианин, христианин… — вот я покажу тебе, какой ты христианин, и какой настоящий есть христианин… аферист ты, а не христианин… и я разоблачу-у-у тебя, — стуча кулаком по столу, закончил следователь.

Через несколько минут Михаила отвели в тюрьму, он был очень рад, что может подытожить и обсудить, нахлынувшие на него мысли.

Когда он пришел в камеру, мысли беспорядочным хаосом, как вода из спущенной плотины, хлынули на него.

— Почему он задавал эти вопросы? Откуда ему известны подробности об узниках и их семьях? Кто передал ему наши разговоры о регистрации, о Патковском, о выступлении братьев? Почему он знает о молодежных общениях по домам? Наконец, почему, так бесчестно, Глухов С. И. оказался пресвитером, и Сыч о чем-то так упорно настаивал на комиссии по итогам избрания. Где же справедливость? И как можно после всего этого, обливаясь слезами, стоять за кафедрой и проповедовать людям о правде, о грехе, о суде, о Распятом Христе? Десять лет я прожил в этом городе, забывая о себе. Часто голодный, немытый, в дырявой обуви, а иногда, совершенно босой, бессонными ночами, пробираясь темными закоулками и прижимая к груди святую Библию, нес ее из дома в дом. Часами лежал в сырых арыках, мозглою зимой, прячась от преследователей, чтобы после поспешить утешить мою скорбящую семью, деля с детьми нелупленую картошку; или посетить круг юных друзей, убеждая их, твердо держаться прямого пути Божья. Жертвуя всем, что так дорого человеку в его молодости, я всегда, усердно старался хранить не оскверненными святые чувства. Я служил моему Господу, имея в награду: молитву кающегося грешника и ласковый взгляд моих дорогих друзей. А в итоге?.. Те, которые жили в свое удовольствие, рассаживали помидоры в парниках, днями бойко торговали на Алайском базаре, а ночами с женами считали барыши, не считая за грех, выпить в полдень с пьяницами кружку пива и закусить пахучей лепешкой; сегодня они, при первом признаке христианской свободы, сидят на возвышенном месте вокруг кафедры и ублажают себя мелодиями хорового пения, и почетом раболепствующих слепцов.

А я? Сижу здесь в подвале; в каждом крике, доносящемся ко мне с улицы, брежу плачем осиротевших детишек или зовом, растерявшейся от горя, жены. И жду… а чего жду? Того, чего в прошлый раз, мои враги не сумели сделать — погибели моей, смерти; да, дай только Бог, смерти благородной, не позорной. Почему же Господь сказал, что врата ада не одолеют Его Церкви? Какая же разница между символическими, образными вратами и вот этими, Глуховскими и Сычевскими, которые так явно владеют над Церковью, и куда они ее заведут?

Едкой обидой заслонило все сознание Михаила, и быстро-быстро она стала овладевать всем его существом.

С поникшей головой и опущенными руками, он сидел, погруженный в свои думы, в камере-одиночке, и, когда уже совсем обессилел в борьбе с мыслями, с глубоким вздохом возопил:

— Господи, ведь я потерялся! Что ждет меня, и кто поддержит? Мне очень тяжко!

Вдруг, будто с улицы, с того маленького клочка голубого неба, которое он увидел в окошко, блеснул то ли голос, то ли сильная мысль: "Истина сильна не в формах и не в организации, и ее ни в какую оболочку заключить нельзя. Она непобедима сама в себе, в духе, а проявляется, где хочет и, когда хочет".

Михаил, как-то вдруг ободрился, и уже про себя, тихо подумал: "Так я неправильно понимал о церкви? О ней надо понимать двояко: видеть ее неосязаемое лицо, т. е. дух Церкви, в ее вселенском представлении; и осязаемые ее формы, т. е. Церковь, облеченную в плоть. Вот, ее-то, в течение истории, одолевали врата ада не раз, но как только удавалось кое-каким деятелям одолеть ее, Дух Христа оставлял Церковь, и там оставалась одна форма, а жизнь переходила в другие формы, и это ясно изображено в посланиях семи церквам, помещенных в Откровении Иоанна Богослова.