Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси - Глеб Сергеевич Лебедев

атрибут полноправия бонда, сохранявший свое значение вплоть до XIII–XIV вв.

В первом норвежском общегосударственном судебнике Landslov (1274) народное оружие дифференцировано в зависимости от имущественного состояния бондов (L., III, II). Сама по себе показательная, эта градация позволяет сопоставить военный потенциал норвежского крестьянства с потенциалом правящего класса, представленного в дружинном уставе XIII в. (Hirðskrà, 35): это соотношение характеризует общественные силы, сформировавшиеся и как результат, и как своего рода диалектическое отрицание эпохи викингов (табл. 4).

В XIII в. даже высший слой бондов уступал низшей категории королевских дружинников, хотя и приближался к ней по вооруженности. Тем не менее, как и в ІХ – XI вв., бонд «с копьем и мечом» (með odde ok eggiu) являлся для выполнения важнейших общественных функций (G., 66, 121, 238).

Вооруженные свободные группировались в сложную территориально-административную структуру. По мере разрастания родовых союзов, от первичной, главной усадьбы höfuðból (остававшейся своего рода центром ætt) отпочковывались дочерние хутора, возникала чересполосица поселений, относящихся к разным кланам. Первичная родовая организация дополняется территориальной, соседской. Дворы группируются в объединения, называвшиеся grend (в Тронхейме – sambuð), куда входили соседи-одальманы, пользовавшиеся одними общинными угодьями, almenningr (Гуревич, 1977: 66, 100–122; Ковалевский, 1977: 134–149). Жизнь такой соседской общины регулировалась сходками, религиозными обрядами, совместными пирами. Ólhús, «дом для пира», был ее центром, каждый полноправный домохозяин-бонд был участником пира-братчины (ölför); древний индоевропейский напиток öl, пиво, как и у германцев Тацита, и у персов Геродота, был средством общения с божествами (Тацит, 1969: 363; Геродот, 1972: 54–55).

Ты сказал мне, воин,Браги нету в доме.Что ж тогда вы дисамВ жертву приносили? —

издевательски спрашивал бонда скальд Эгиль, оказавшийся нежеланным гостем на такой пирушке. Дисы – языческие божества плодородия, disæþing назывался весенний тинг свеев в Уппсале, когда совершались жертвоприношения «во имя мира и за победы конунга», устанавливался «мир тинга дис» (disæþings friðr) и устраивалась ярмарка (markaðr ok kaupstefna). Этот комплекс функций дублировался и на других уровнях – областного, местного тинга, соседской сходки (Ковалевский, 1977: 45–46).

Несколько соседских общин, grannar, объединялись в bygð – бюгд, заселенную местность, ограниченную естественными рубежами или необитаемым пространством; бюгды объединялись в hérað (hundari). Херады составляли области, земли – fylki, или land, иногда – ríki. Тенденция к интеграции этих в прошлом независимых территорий проявилась в становлении гаутского и свейского племенных союзов в Швеции, в Норвегии, возможно, в образовании так называемых «судебных областей», в названиях которых есть корень – lag– «закон» (Trendalag – букв. «область, где действует закон трендов»; Данелаг в Англии – «область датского права»).

Бюгды, херады, фюльки (ланды, рики) управлялись – каждый – тингом соответствующего уровня. По крайней мере с херада можно проследить и позиции племенной аристократии, «предводителей» (höfðingi), из числа которых выдвигался для племенного ополчения воевода (hersir), а для области – правитель (jarl) или даже король (konungr).

Двенадцать хундаров Готланда группировались в шестины и трети (settingar ok tredingar); неизменная с вендельского периода на протяжении всей эпохи викингов и до глубокого XII в., эта ступенчатая структура, регулировавшаяся тингами соответствующих уровней, документируется не только плотностью системы расселения, но и распределением кладов серебра, богатых захоронений (шлемы военных предводителей в династических могильниках), руническими «картинными камнями» эпохи викингов с именами ряда поколений этих местных династий (Hуenstrand, 1989: 62–93). Равновесие функций, в соотношении архаических укреплений, гаваней, распределенных по побережью, а с XII в. – христианских церквей, обеспечивало плавное перерастание военно-демократической системы тангового самоуправления «крестьянской республики» со стабильным статусом и постепенным подъемом местной элиты (восходящей к эпохе Великого переселения народов) в структуры феодального Средневековья Швеции, при сохранении оснований самоорганизации населения, едва ли не эталонной, во всяком случае, весьма показательной для Скандинавских стран.

Смысл существования этой многоступенчатой системы заключался в поддержании того, что выражалось основным значением слова lag, lög – «закон». Með lögum skal land byggja – «на праве страна строится». В принципе верховное право земли (области, страны), landslög, право вершить суд, блюсти lög ok landsrett, законы и обычаи страны, аккумулировалось в персоне конунга, в качестве его древней, сакрально-социальной функции в обществе бондов (Hálfdanar saga svarta; Haralds saga ins hárfagra, 6). Вероятно, какая-то часть этих функций в древности распределялась и по остальным ступеням аристократической иерархии родовитой племенной знати и так же равномерно распространялась вниз по социальной лестнице, вплоть до домохозяев, каждый из которых был конунгом в своем доме (Hávamál, 36). Поэтому в эпоху викингов реальной законодательной властью располагал прежде всего представлявший наиболее полным образом интересы всех свободных военно-демократический орган управления тинг, народное собрание (þing).

Именно сюда, на platicum, выносит rех-konungr свеев, скажем, такой вопрос, как принятие христианства (Vita Anskarii, 24); конунг выступает скорее как власть исполнительная, верховный функционер племенной организации. Положение дел на тинге контролировали лагманы (lögmaðr – законник), и самый известный из них, свейский лагман Торгиюр, запечатленный в «Хеймскрингле», еще в начале XI в. мог от лица бондов и при их поддержке заявить конунгу: «А если ты не пожелаешь сделать то, что мы требуем, мы восстанем против тебя и убьем тебя… Так раньше поступали наши предки: они утопили в трясине на Мулатинге пятерых конунгов за то, что те были такими же высокомерными, как ты» (Сага об Олаве Святом, 80). Не отражает ли это воспоминание одну из коллизий, положивших конец вендельскому периоду?

Во всяком случае, в эпоху викингов «карлы и ярлы» в политическом плане составляли нечто целое: родовитая знать ничем, кроме своей родовитости (выраженной в поэтических генеалогиях, возводящих владельцев к мифоэпическим персонажам, а то и божествам) и периодических, ритуального характера, приношений (gjof – дары, veizla – угощения) со стороны других общинников, не выделяется. Регулирование работы военно-демократического тинга – функция лагмана, основанная не на каком-либо аппарате принуждения, а на его авторитете как знатока, помнящего правовые нормы (аллитерированные, как стихи) и знающего их наизусть, умеющего «сказывать закон» (lógsaga), примерно так же, как во времена германской архаики «тул» (þul, древний старец-«бормотун», «ворчун», от þulja – говорить неразборчиво, бормотать, но также и колдовать), знавший «историю и традиции» племени, мог «перечислить родословные героев и знати» (Хёйзинга, 1992: 156). В Исландии эта «речевая функция» нашла выражение в титуле главы альтинга – lögsögumaðr – «законоговоритель».

По инициативе лагмана могло происходигь rettarbot – «улучшение права» (с такого рода предложением мог выступить и конунг); однако основой деятельности тинга был прежде всего siðr, обычай. Именно сохранение неизменным «обычая прежних конунгов» (siðr inna fyrri konunga) было постоянным условием социального партнерства между бондами и королевской властью.

Гарантией демократичности тинга был принцип его всеобщности, allsherjaþing. В исследованиях А. Я. Гуревича детально прослежен процесс постепенного сужения числа участников тинга по мере прогресса феодализации Норвегии во второй