Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина

маршрутом находится только часа через полтора. Нам приходится подождать, пока он поест на дорожку.

— Кристо, а ты к Гоське-то того, не приставал? — несколько запоздало интересуюсь я. Кузен заливается краской:

— Ты же мне сказала, чтобы не это самое, когда помогает кто-то…

— Сказать-то я сказала, да кто знает, услышал ли кто. Ты давай объясни теперь, чего о вампирах на каждом углу вопишь? Тебя мать с отцом не учили, что это — цыганские дела?

— Учили… Жалко её стало. Красивая. А она Надзейке твоей родственница, да? Похожи как сёстры.

— Нет, не родственница.

Кристо молчит. Думает о своём, уставясь в пространства. Вдруг говорит:

— А у меня тоже день рожденья в августе… Только в конце. Двадцать девятого числа.

— И что я должна сказать по этому поводу?

— Так… ничего.

Путь до Вены занимает почти всю ночь. Мы выходим, чуть-чуть не доезжая — на случай, если кто-то следит за тем, кого привозят дальнобойщики (это соображение Кристо, которое я, ради разнообразия, принимаю). Не спеша идём по сонным рассветным предместьям блистательной Вены.

Вена! Город-праздник, город-игрушка, город-бал, город-песня! Уже шестнадцать лет, как развалилась Империя, но поколения за поколением галициан, венгров, пруссов, богемцев, словаков вырастают с образом Вены — города кокетливых прачек, лучших яблочных штрудлей, кинофестивалей и дворянских балов, чувственнейшего из вальсов, рождественских сказок и, конечно же, знаменитой оперы. Вена — легкомысленная и очаровательная, роскошная и элегантная, лукавая, переменчивая Вена ждала нас в часе пути. Нет, на самом деле я никогда не мечтала её посетить, но теперь, когда она оказалась так близко, сердце моё забилось, как у всякой девушки бывшей Венской Империи. Боже, да ведь и в детстве мы все играли в венские балы, утаскивая под производство элегантных нарядов материнские комбинации и нижние юбки — за шелковистость и нежные цвета.

— А где мы днём будем спать? — спрашивает Кристо. — Опять в отеле свиданий?

— Если не удастся найти ещё одного дворника-цыгана.

— А в Вене есть цыгане?

— А где их нет?!

— В Пруссии.

После воспоминания о депортации уже не хочется разговаривать. Мы молча проходим по спальным районам на окраинах, рассматривая уже вышедших на работу дворников. Почти все они — сербы, словаки и чехи, иногда встречаются и немцы. Наконец, нам везёт: в одном дворе шаркает метёлкой по асфальту тётка цыганской наружности. Я заговариваю с ней по-цыгански. Недолгие переговоры, передача денег «деткам на конфетки», и Рани — так зовут тётку — отводит нас в дворницкую каморку. В высотке постройки семидесятых годов дворницкая расположена в первом этаже, несколько уменьшая фойе; в ней предусмотрена кухня, вернее, кухонька, в которую попадаешь сразу, открыв дверь. В кухоньке нашлось место не только раковине и плите (газовой, подключённой к трубе), но также неширокой разделочной тумбе и холодильнику. Посуда расставлена на полках. Напротив стены с полками — широкие двери стенного шкафа. Рани тихо просит нас разуться и ставит кеды в шкаф, потом ведёт нас в комнату, где ещё спит её семья. Эта комната совсем немногим больше той, в которой я провела своё детство, и в ней очень не хватает окна. Чтобы ориентироваться, Рани оставляет открытой дверь на освещённую кухню. В полумраке я вижу спускающиеся от потолка светлые занавески, отделяющие как минимум две кровати от остального пространства, высокий гардероб и прижавшийся к нему квадратный стол, узкий стеллаж с книгами и фотографиями, тумбу с телевизором в углу, дверь в санузел в дальней стене. Пол покрыт немного вытертым болгарским ковром, подаренным, должно быть, некогда на свадьбе Рани и её мужу. Рани показывает нам: мол, садитесь. Или ложитесь. Прижимает палец к губам. Мы понятливо киваем. Я сажусь по-цыгански, а Кристо тут же вытягивается на ковре, положив голову мне на бедро. Видя моё возмущённое лицо, разбитно подмигивает. Хитрый, щенок! Мне сейчас неловко поднимать шум — все спят. Я корчу кузену страшную рожицу, но его этим не пронять: закрыв глаза, он дремлет, а то уже и спит. Ну да, он же у Госьки раньше меня проснулся. Потратил время зря — на то, чтобы запугать девушку.

Голова у Кристо, хоть и пустая, а не сказать, чтобы лёгкая, но я терплю. Проходит около часа (бедро немного немеет), и за одной из занавесок начинается какое-то шевеление. Наконец, оттуда выходит — и сразу чуть не спотыкается об меня — цыган лет тридцати пяти, бородатый и всклокоченный, в одних только брюках. Хмурится, пытаясь разглядеть нас. Я здороваюсь по-цыгански — шёпотом. Это его успокаивает, и он уходит в сторону санузла. Выйдя, берёт со стола сигареты и уходит из дворницкой. Наверняка решил совместить курение и расспросы жены. Через пятнадцать минут он снова возникает, уже вместе с Рани. Продолжает одеваться, пока жена готовит ему кофе и бутерброды. Наскоро перекусывает, и они оба уходят. Ну да: будний день, все нормальные люди работают. Я прикидываю время: около половины седьмого. Кем же работает хозяин, что так рано встаёт? Точно не клерком… и не танцовщицей. Я пытаюсь тихонько пошевелить затёкшим бедром. Кристо не отзывается. Дрыхнет, скотина малолетняя. Я осторожно поднимаю его голову руками, вытягиваю ноги и еложу, пытаясь пересесть и не выронить белобрысую бошку. Осторожно кладу её на ковёр. Мне бы и самой, что ли, поспать с дороги, но как-то неловко ложиться на пол — всё же девушка. Я вздыхаю и готовлюсь ждать, пока не придёт Рани и что-нибудь не придумает.

У Рани с мужем, оказывается, двое детей: четырнадцатилетняя дочь Каринка и девятилетний сын Гёрге. Они спали на узкой, железной, как в школах-пансионах, двухъярусной кровати, Каринка снизу, а Гёрге сверху. Оба очень спокойные — непривычно спокойные для цыганских детей. Они напомнили мне меня в детстве, только, пожалуй, не такие чумазые и рассеянные. Оттащив Кристо на сложенный Рани диван — ночью он был двухспальным супружеским ложем — я сажусь со всеми за стол. Завтрак семьи прост, но не так суров, как у Шаньи и Эржебет в Пшемысле: кофе с молоком, яичница с сосисками. Дети рассматривают меня удивлённо, но вопросов не задают.

— Надолго вы думаете у нас остановиться? — спрашивает Рани.

— На три дня. Потом уедем. Если вам неприятно, что мы ночью не спим, мы можем уходить вечером и возвращаться с утра.

— Да мне-то ничего…

По-видимости, некоторые возражения имеет муж, но Рани не произносит этого вслух.

— Ну и договорились. Ночью будем гулять. У вас в Вене ведь хорошее освещение?

— Да. Особенно в центре. На бульварах очень красивые фонари… Туда туристы специально по ночам ходят.

Гёрге,