Роза Марена - Стивен Кинг

«Пусть приходит каждый, пусть приходят все». Вот что было сказано в этой строке, и Норман пообещал себе, что непременно воспользуется приглашением.

Четверг, почти половина двенадцатого утра. Рози отпила глоток воды «Эвиан», чтобы смочить рот и горло, и снова взялась за листы с текстом.

— «Она приближалась, это точно; в этот раз слух его не обманул. Петерсон услышал стаккато ее высоких каблучков по коридору. Он представил, как она открывает сумочку, копается в ней в поисках ключа, волнуясь и опасаясь, что кто-то может наброситься на нее сзади, в то время как ей следовало бы волноваться о том, что ожидает ее впереди. Он похлопал себя по карману, проверяя, на месте ли нож, затем быстро натянул на голову нейлоновый лучок. Когда раздался звук поворачивающегося ключа, Петерсон выхватил нож…»

— Стоп-стоп-стоп! — перебил ее зазвучавший в динамиках нетерпеливый голос Роды.

Рози подняла голову и посмотрела на режиссера через стеклянную стену. Ей не понравилось, как сидит Курт Гамильтон перед огромным пультом управления записывающей аппаратуры и глядит на нее, сняв наушники и повесив их на шею, но гораздо сильнее встревожила ее Рода, которая курила длинную сигарету, игнорируя табличку «НЕ ДЫМИТЬ» на стене. Рода выглядела так, словно провела накануне ужасную ночь, но в этом она была не одинока.

— Рода? Я что-то не так сказала?

— Ну, если вы носите нейлоновые лучки, то все правильно, — ухмыльнулась Рода, стряхивая пепел в одноразовый пластмассовый стаканчик, стоящий перед ней на пульте управления. — Вообще-то, если задуматься, этот предмет женского туалета действительно может довести кое-кого до слез, но чаще всего его все-таки называют чулками.

Несколько секунд Рози совершенно не могла сообразить, о чем идет речь, затем воспроизвела в уме несколько последних прочитанных предложений и застонала:

— Дьявол, прошу прощения, Рода. Черт! Курт надел наушники и нажал на кнопку;

— «Убей все мои завтра», эпизод семьдесят тр…

Рода положила ладонь ему на плечо и произнесла слова, от которых живот Рози словно наполнился ледяной водой.

— Не стоит.

Режиссер повернулась к стеклянной кабинке, увидела потрясенное лицо Рози и улыбнулась ей откровенно фальшивой улыбкой.

— Не волнуйтесь, Рози. Я просто объявляю обеденный перерыв на полчаса раньше, вот и все. Выходите.

Рози поднялась со стула слишком быстро, ударившись бедром об угол стола (хороший синяк!) и едва не перевернув бутылку с водой. Она торопливо выскочила из кабинки.

Рода и Курт стояли у выхода, и на мгновение ей показалось — нет, она знала, — что они говорили о ней.

«Если ты действительно так считаешь, Рози, тебе следует обратиться к врачу, — остудила ее пыл Практичность-Благоразумие. — Знаешь, к тому, который показывает чернильные кляксы и спрашивает, в каком возрасте ты отучилась ходить на горшок». В последнее время Рози редко обращала внимание на внутренний голос, однако в этот раз она ему по-настоящему обрадовалась.

— Я могу лучше, — заверила она Роду. — И буду читать лучше после обеда, честное слово. Вот увидите.

Так ли это? Она не знала, совершенно не знала. Все утро Рози провела в попытках проникнуться настроением книги, как получилось с «Сияющим лучом», но, увы, без толку. Она начинала погружаться в мир Альмы Сент-Джордж, которую преследовал сумасшедший обожатель Петерсон, но в эту секунду ее отвлекал голос из прошлого вечера: голос Анны, позвонившей, чтобы сообщить ей о смерти бывшего мужа, человека, направившего Рози в «Дочери и сестры», или голос Билла с явственными растерянно-паническими нотками, спрашивающий, что с ней случилось, или, хуже того, — ее собственный, приказывающий Биллу держаться от нее подальше. Просто держаться подальше. Курт похлопал ее по плечу.

— Вы сегодня не в голосе, — заметил он. — Бывает, волосы не ложатся в прическу, случается, голос не звучит. Последнее хуже. Такое в нашей камере аудио-пыток мы наблюдаем часто. Правда, Ро?

— Да уж нередко, — откликнулась Рода, однако в то же время ее глаза внимательно изучали лицо Рози, и та хорошо представляла себе, что видит Рода. Прошлой ночью ей удалось поспать два, от силы три часа, и она пока что не обзавелась набором всемогущей косметики, способной скрыть плачевные результаты.

«Все равно я не умею ею пользоваться», — подумала она.

Когда она училась в старшей школе, у нее было достаточно косметики (по иронии судьбы, она тогда меньше всего в ней нуждалась), но с тех пор, как вышла замуж за Нормана, Рози обходилась минимумом: чуточку пудры и две-три губные помады наиболее природных оттенков. «Если бы я хотел каждый день видеть перед собой рожу проститутки, — сказал ей однажды Норман, — я нашел бы себе жену на панели».

Она подумала, что Рода, наверное, внимательнее всего вглядывается в ее глаза: вспухшие веки, воспаленные, в красных прожилках белки, темные набрякшие мешки под глазами. Прошлым вечером, выключив свет, она в отчаянии проревела не меньше часа, но так и не доплакалась до сна — который в тот момент стал бы настоящим благословением. В конце концов запас слез истощился, и она попросту лежала в темноте, гоня от себя мысли и все же думая, думая, думая. Когда наступила и медленно укатила в прошлое полночь, ее вдруг посетила совершенно ужасная мысль: она решила, что допустила фатальный промах, позвонив Биллу, совершила ошибку, отказавшись от его утешений, — а также, возможно, защиты, — когда больше всего в них нуждалась.

«Защиты? Да не смешите меня! Я знаю, голубушка, он тебе нравится, и в этом ничего плохого нет, но давай говорить откровенно: Норман проглотит его, не поперхнувшись».

Правда, у нее нет возможности проверить, действительно ли Норман в городе — именно это снова и снова повторяла в телефонном разговоре Анна. Питер Слоуик стал жертвой жестокого убийства, однако он помогал не только ей, но и многим другим, и далеко не все его дела можно считать безобидными. Вполне вероятно, что он наступил на любимую мозоль совсем другому человеку… который и убил его. Однако Рози знала.

Ее сердце знало. Это Норман. И все же проходил час за часом, а голос сомнения продолжал нашептывать ей на ухо. Откуда ее сердце знает, что Норман убил Питера Слоуика? Или за уверенностью прячется та часть ее сознания, которую можно назвать совсем не Практичность и Благоразумие, а Страх и Беспомощность? Может, она ухватилась за звонок Анны как за повод придушить зарождающуюся дружбу с Биллом, пока та не окрепла и не переросла в нечто иное?

Этого она не знала, зато прекрасно осознавала: каждый раз при мысли о том, что больше никогда его не увидит, сердце ее сжималось в маленький несчастный комочек… и страх охватывал ее, словно она лишилась какой-то жизненно важной своей части. Невероятно, чтобы за такое короткое время один человек вдруг стал настолько необходим другому, что не смог бы существовать без него; но проходил час за часом, и подобная мысль уже не казалась ей такой невероятной.