Роза Марена - Стивен Кинг

Мысли Нормана, наткнувшись на кредитную карточку, завертелись вокруг нее, как случалось почти всегда в последние дни, и во сне, и наяву. Словно маленький кусочек пластика превратился в сумасшедшую зеленую реку (Мерчентс, а не Миссисипи), а ход его рассуждений являлся впадающим в нее притоком. Все мысли текли теперь вниз, повторяя складки местности, и постепенно теряли индивидуальность, перемешиваясь с зеленым потоком его одержимости. Огромной важности безответный вопрос снова поднялся на поверхность рассудка: как она посмела? Как она посмела взять ее? То, что она сбежала, покинула мужа — это он еще способен понять, хотя о примирении с ее бегством не может быть и речи; бегство объяснимо, хотя он знал: она должна умереть за то, что оставила его в полных дураках, за то, что так умело прятала предательство в своем паршивом женском сердце. Но то, что она набралась наглости и захватила с собой его банковскую карточку, посягнула на предмет, принадлежащий ему, как мальчик из сказки, забравшийся по бобовому стеблю на небо и укравший золотую курицу у спящего великана…

Не осознавая, что делает, Норман сунул указательный палец левой руки в рот и принялся грызть его. Возникла боль — и очень сильная — но в этот раз он не ощутил ее, погруженный с головой в водоворот мыслей. Привычка кусать пальцы в моменты максимального напряжения зародилась в далеком детстве, и на указательных пальцах обеих рук образовались толстые мозолистые подушечки. Сначала омертвевшая кожа выдерживала укусы, но он продолжал представлять банковскую карточку, и ее зеленый цвет становился все гуще и гуще, пока не превратился в почти черный цвет еловой хвои в сумерках (даже отдаленно не напоминающий первоначальный лимонный цвет банковской карточки), и в конце концов каллюс прорвался, и кровь потекла по руке и губам. Он впился зубами в палец, наслаждаясь болью, вгрызаясь в плоть, пробуя вкус собственной крови, такой соленой и такой густой, похожей на кровь Тампера, хлынувшую после того, как он перекусил артерию у основания…

— Мама, что этот дядя делает с рукой?

— Не обращай внимания, идем скорее. Это привело его в чувство. Он ошалело оглянулся через плечо, как человек, пробуждающийся от непродолжительного, но очень глубокого сна, и увидел молодую женщину с мальчиком лет трех, наверное, которые поспешно удалялись от него — она волокла за собой ребенка с такой скоростью, что тот едва поспевал за ней, и, когда женщина, в свою очередь, оглянулась, Норман заметил на ее лице выражение ужаса.

Что же, черт возьми, привело ее в такое состояние? Он опустил взгляд на свой палец и увидел на нем глубокие кровоточащие полукруглые раны. Когда-нибудь он откусит его совсем, откусит собственный палец и проглотит. И это будет не первый раз, когда он что-то откусывает. Откусывает и глотает.

Впрочем, так он зайдет слишком далеко. Достав из заднего кармана носовой платок, он перевязал им прокушенный палец. Затем поднял голову и огляделся. С удивлением отметил, что уже вечереет — в некоторых окнах зажегся свет. Как далеко он забрался? Где он?

Прищурившись, Норман взглянул на табличку с указанием улицы на угловом здании у очередного перекрестка и прочел слова «ДИЭРБОРН-АВЕНЮ». Справа находилась маленькая семейная булочная с поручнем для велосипедов у входа. Вывеска в окне приглашала попробовать «СВЕЖИЕ, ГОРЯЧИЕ БУЛОЧКИ». В желудке Нормана раздалось жадное урчание. Он понял, что по-настоящему проголодался в первый раз с тех пор, как сошел с подножки автобуса «Континентал экспресс» и перекусил холодной овсяной кашей в кафетерии автовокзала, потому что Роуз взяла бы именно это блюдо.

Несколько булочек — это как раз то, что ему надо… но не просто булочек. Ему захотелось свежих, горячих булочек вроде тех, какие пекла его мать — жирная как свинья, никогда не прекращавшая кричать, но готовить она умела, этого у нее не отнимешь. Мало кто мог с ней тягаться. Она же являлась и главным потребителем собственных кулинарных изделий.

«Упаси Бог, если они окажутся черствыми, — думал Норман, поднимаясь по ступенькам. Внутри он увидел торчащего за прилавком старика. — Не дай Бог им оказаться холодными, иначе я тебе, старик, не завидую».

Он протянул руку к двери, когда один из плакатов в витрине привлек его внимание. Плакат — вернее, большая листовка — был желтого цвета, и хотя Норман не знал и не мог знать, что Рози наклеила его своими руками, внутри, тем не менее, что-то

шевельнулось даже прежде, чем он рассмотрел слова «Дочери и сестры».

Он склонился поближе к плакату, и глаза его вдруг стали очень маленькими, а взгляд — до предела напряженным; ритм сердца ускорялся, как стук колес набирающего ход поезда.

ПРИХОДИТЕ ОТДОХНУТЬ С НАМИ В КРАСИВЕЙШЕМ ЭТТИНГЕР-ПИЕРС НА ПРАЗДНИКЕ ЧИСТОГО НЕБА И ТЕПЛЫХ ДНЕЙ

НА ДЕВЯТОМ ЕЖЕГОДНОМ ПИКНИКЕ И КОНЦЕРТЕ

«ДОЧЕРЕЙ И СЕСТЕР» «ШАГНИ В ЛЕТО»! СУББОТА, 4 ИЮНЯ

* ТОРГОВЫЕ ПАЛАТКИ * ПОДЕЛКИ * ПРИЗЫ

* ИГРЫ * РЭП-ДИ-ДЖЕЙ ДЛЯ ДЕТЕЙ ! ! ! ПЛЮС ! ! !

ЖИВОЙ КОНЦЕРТ «ИНДИГО ГЕРЛС», 20.00

ОДИНОКИЕ РОДИТЕЛИ, НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ!

ЗА ВАШИМИ ДЕТЬМИ ПРИСМОТРЯТ

ПУСТЬ ПРИХОДИТ КАЖДЫЙ, ПУСТЬ ПРИХОДЯТ ВСЕ!

ВСЕ ДОХОДЫ ПОЙДУТ НА БЛАГО «ДОЧЕРЯМ И СЕСТРАМ»,

КОТОРЫЕ НАПОМИНАЮТ, ЧТО НАСИЛИЕ НАД ОДНОЙ ЖЕНЩИНОЙ

ЕСТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ВСЕХ ЖЕНЩИН

Четвертого июня, в субботу. В эту субботу. А она, его бродячая Роза, будет там? Ну конечно же, куда она денется, она придет, она и все ее подружки-лесбиянки. Шлюха шлюху видит издалека.

Прокушенным пальцем Норман провел но пятой строке снизу. Яркая, как мак, кровь уже просочилась через носовой платок.

«Пусть приходит каждый, пусть приходят все». Вот что было сказано в этой строке, и Норман пообещал себе, что непременно воспользуется приглашением.

Четверг, почти половина двенадцатого утра. Рози отпила глоток воды «Эвиан», чтобы смочить рот и горло, и снова взялась за листы с текстом.

— «Она приближалась, это точно; в этот раз слух его не обманул. Петерсон услышал стаккато ее высоких каблучков по коридору. Он представил, как она открывает сумочку, копается в ней в поисках ключа, волнуясь и опасаясь, что кто-то может наброситься на нее сзади, в то время как ей следовало бы волноваться о том, что ожидает ее впереди. Он похлопал себя по карману, проверяя, на месте ли нож, затем быстро натянул на голову нейлоновый лучок. Когда раздался звук поворачивающегося ключа, Петерсон выхватил нож…»

— Стоп-стоп-стоп! — перебил ее зазвучавший в динамиках нетерпеливый голос Роды.

Рози подняла голову и посмотрела на режиссера через стеклянную стену. Ей не понравилось, как сидит Курт Гамильтон перед огромным пультом управления записывающей аппаратуры и глядит на нее, сняв наушники и повесив их на шею, но гораздо сильнее встревожила ее Рода, которая курила длинную сигарету, игнорируя табличку «НЕ ДЫМИТЬ» на стене. Рода выглядела так, словно провела накануне ужасную ночь, но в этом она была не одинока.