Скрип на лестнице - Эва Бьёрг Айисдоттир

чаще вспоминала ее. И скучала по ней больше. Но Силья, очевидно, не питала к ней тех же чувств, если судить по ее поведению в эту субботу. Она важничала и почти не разговаривала с ней, удовольствовавшись лишь короткой улыбкой.

– Прости, – сказала Кристин и улыбнулась. Они сидели в кафе «Сад», на территории библиотеки возле кладбища. – Не знаю, что на меня нашло. Я просто так обрадовалась, увидев знакомое лицо. – Она держала дымящуюся чашку обеими руками. Кристин всегда была крепенькая: не толстая, но и не худая. А сейчас Эльма заметила, что она похудела, хотя одета была в плотный вязаный свитер. Ее спортивные штаны висели на ней, а лицо выглядело по-другому, чем прежде. Щеки, раньше такие румяные и пухлые, утратили и объем, и цвет. Она посмотрела на Эльму:

– Понимаю, что мы много лет не общались, но у друзей детства есть вот какая особенность: они как будто всегда знают тебя лучше всех. Новые друзья не могут тебя знать так же хорошо, как старые.

– Пожалуй, ты права, – сказала Эльма. – Если честно, я в последние годы с друзьями как-то ленилась связь поддерживать.

– Я слышала, что случилось, Эльма, – ответила Кристин. – Я тебе так сочувствую! Как ты?

Эльма улыбнулась:

– Я это переживу, – сказала она и задумалась: неужели о Давиде знают все? Сандра ее к себе из-за этого пригласила? Из чистой жалости? – А ты? Ты-то сама как?

Кристин вздохнула:

– А я с Гвюдни развожусь, и вдруг весь Акранес стал как будто против меня.

– А почему ты так говоришь?

– Ты ведь знаешь, кто такой Гвюдни? Он лучший друг Вороненка. Он из их клики, в которую мы никогда не входили. – Кристин горько улыбнулась. – Ну вот, значит, после того как мы решили развестись, все эти друзья, все пары, с которыми мы общались, встали на сторону Гвюдни. А для меня все двери везде закрыты.

– А как Силья? – спросила Эльма.

– Силья? – Кристин снова вздохнула. – Силья изменилась. Я для нее теперь недостаточно изысканна. Она начала водиться с Сандрой и ее друзьями. Пока я была с Гвюдни, они меня приглашали, а сейчас я уже много месяцев ничего от них не слышала.

Эльма замолчала и отпила глоток какао, которое заказала себе. Кристин все говорила и говорила, рассказала обо всем: и как ее выкинули из друзей в Фейсбуке, и как она одинока.

– Я уж подумывала: а не уехать ли мне из города, – обреченно сказала она под конец.

– Нет, – ответила Эльма. – Не давай им выжить тебя отсюда. Надо показать им, что ты сильнее их.

– Но я не сильнее, – с чувством произнесла Кристин. – Но ты не волнуйся: Гвюдни мне ни за что не даст уехать. Но это еще не самое худшее, а хуже всего, что сейчас он хочет получить все родительские права над детьми. Недели, когда дети у него, просто невыносимы. Мне нечего делать, я только сижу и скучаю по ним, и в гости никто не заходит. Я целыми днями торчу в библиотеке. – Она улыбнулась, но улыбка получилась похожей на какую-то гримасу.

– Я к тебе буду в гости ходить, – поспешила заверить ее Эльма. – И не волнуйся: шансы, что все родительские права отдадут ему, ничтожны.

– Да я знаю… Спасибо, Эльма. Спасибо, что дала мне с тобой поговорить. Я по тебе скучала. И я говорю это не только из-за своей ситуации.

Эльма сконфуженно улыбнулась и пожалела, что раньше не связалась с Кристин. Она была настолько поглощена собственными проблемами, что не учла, что не она одна на свете борется с трудностями.

* * *

Фотографии лежали в глубине шкафа. В старой обувной коробке, среди носков и трусов. Она сама толком не знала, что ищет. Она целый день бесцельно шлялась по квартире. Она была дома одна и, как и много раз прежде, не знала, где он. Она обычно не знала этого и ни о чем не спрашивала. Это его дело. Он мог приходить и уходить когда вздумается – но для нее правила были другими. Она должна была отчитываться в каждой поездке и каждом телефонном разговоре. Иногда он как будто осознавал, как ведет себя. Тогда он обнимал ее, и она, если хотела, могла вообразить, будто они только что поцеловались. Будто всего плохого никогда не было. Однажды он попытался объяснить ей, почему он такой. Тогда он выпил лишнего и стал рассказывать о трудном детстве: о том, как его все гнали, о постоянном страхе, что его бросят. Она пыталась относиться к нему с пониманием, но зачастую это было трудно. Он бывает таким несправедливым! – думала она про себя, потирая больную руку. Синяк на ней был новым, фиолетово-алым.

Иногда она размышляла, как могла дойти до такого положения. Это произошло не сознательно. На самом деле она сама этого не замечала до тех пор, пока уже не стало слишком поздно. А сейчас она оказалась в плену у человека, которого одновременно любила и боялась. Раньше она читала о таких женщинах и не могла понять, почему они все терпят и не уходят. Но все было не так просто. Если б она только могла просто взять и уйти! – Но все было гораздо сложнее: она любила его.

К тому же всегда иметь деньги было хорошо. Ей не приходилось работать, разве что по желанию, и она могла приобрести почти все, что желала. В ее семье все было не так: вечная борьба за существование, ожидание зарплаты. Отца она не знала и не хотела наводить о нем справки, поэтому, когда мама умерла, они остались только вдвоем с бабушкой. А бабушка не хотела покупать ничего лишнего. Скупилась и экономила буквально на всем. Немногочисленные подруги, бывшие у нее в детстве, рассказывали, что им было неприятно заходить к ней домой: там был странный запах, старая мебель и таинственная тишина, какая бывает только в старых домах. Эту тишину было невозможно ничем заполнить: слова там были как бы непрошеными и терялись.

Порой ей казалось: эта тишина преследует ее. Как вот сейчас, когда она совсем одна в этом пустом доме. Наверное, как раз поэтому ее и привлек такой мужчина, как он. Вокруг него ни на секунду не возникало затишья, и он обожал покупать для нее дорогие вещи. Баловал ее красивой одеждой, походами в шикарные рестораны. Она не могла отказаться от этого. Не хотела.

К тому же ей не хотелось воспитывать детей без отца.

Она вынула обувную коробку и сняла крышку. Она ожидала, что там будут какие-нибудь старые вещи, письма,