Дочь Голубых гор - Морган Лливелин

– Нельзя ли ехать медленнее? – крикнула она Кажаку.

– Медленнее? Зачем?

– Я хочу рассмотреть траву. – Ответ прозвучал глупо даже в ее собственных ушах, и Кажак рассмеялся.

– Смотри, – крикнул он, бросая поводья на холку коня и широко разводя руки, как бы обнимая весь раскинувшийся перед ними простор, от горизонта до горизонта. – Смотри траву. Она есть везде.

Когда глаза устали от любования волнующимся морем растительной жизни, Эпона откинула голову назад и поглядела на небо, огромное небо, которое было куда больше, чем она себе представляла. Оно раскинулось во всю свою необъятную ширь, как гигантская чаша. Когда-то она полагала, что небо неизменно ограничено горами, окаймлено качающимися верхушками сосен, но теперь она увидела, что ошибалась. Небо нельзя поймать в ловушку.

В Море Травы она познала, каково оно, истинное небо.

Облака над ее головой принимали обличья, которых она никогда не видела в горах. Громоздясь над степями, словно горы, огненосные горы, они несли на своих плечах день. Они были ослепительно белы, как сверкающий в солнечных лучах снег. Но, когда она закрыла глаза, облака и небо продолжали жечь изнутри ее веки. Жгучая голубизна вместо успокоительной полутьмы.

Когда она открыла глаза, небо все так же простиралось над ее головой, но сильный ветер гнал по нему огненосные облака, вплоть до самого горизонта и далее.

Ее мысли отказывались сопровождать их так далеко.

Небо было слишком велико. И постепенно начало ее угнетать. Целый день оно нависало над ней, придавливая ее к земле, заставляя чувствовать, как она, в сущности, мала. Ей хотелось склониться перед ним, принести ему жертву, умоляя о пощаде. Так продолжалось день за днем, они ехали все вперед и вперед, и ничто не менялось.

Как можно жить под таким небом?

Она поравнялась со скакуном Кажака и попыталась объяснить ему свои чувства. Скиф выслушал ее вежливо, но ничего не понял. Видимо, женщину что-то беспокоит в окружающей ее местности, тогда как к нему, наоборот, наконец-то вернулось спокойствие.

Он попытался успокоить ее.

– Здесь, в степях, человек выглядит больше, – сказал он, выражая свои собственные впечатления. – В Море Травы он как будто распрямляется, отбрасывает длинную тень. В лесу деревья кажутся больше. В горах горы кажутся больше. Здесь нет ничего выше, чем Кажак на лошади. Хорошее место. Самое лучшее.

В отношении себя он, возможно, был и прав, но в этом необъятном просторе Эпона ощущала себя совсем маленькой. Может ли так быть, что у каждого из них своя правда? Ее любопытный ум вновь и вновь обдумывал эту загадку, пытаясь объединить две разрозненные мысли в одну, цельную.

Какое-то время они еще видели отдаленные полуостровки леса, вдающиеся в степи, но в конце концов и они остались позади; теперь деревья росли только по берегам ручьев и рек, но по мере их продвижения водные потоки встречались все реже и реже. Теперь Эпона уже искала взглядом эти немногочисленные деревья, как ищут знакомые лица; она тосковала по ветвям и листьям.

Дерево не было лишь частью жизни, оно было самой жизнью, ее воплощением. Эпона никогда не сознавала, как важно для ее внутреннего «я» зрелище деревьев, пока не оказалась в Море Травы, среди бесконечных безлесных степей.

Ночь в степях наступала не вдруг, а с незаметной постепенностью. Эпона не сразу поняла, что солнце проделало уже долгий путь и свет изменился – из желтого по утрам сначала превратился в белый, затем в янтарный и, наконец, когда солнце умирало на западе, стал стлаться по земле большими ровными лиловыми пятнами.

Молодая женщина плотнее закуталась в свою накидку. Она не собирается провести ночь незащищенной, под этой огромной зияющей пастью неба. Может быть, они устроят привал на берегу какой-нибудь реки, чтобы она могла видеть перед сном хоть несколько деревьев.

Скифов отнюдь не тяготило отсутствие деревьев. Когда становилось слишком темно, чтобы ехать дальше, они останавливались прямо там, где находились. Они передавали по кругу бурдюк с водой и, перед тем как отойти ко сну, совершали несколько приготовленний, так же спокойно, как если бы были защищены бревенчатыми стенами. Кажак ложился спать рядом с Эпоной, лицом вверх.

Эпона страдала бессонницей. Она сворачивалась в маленький клубок и плотно зажмуривала глаза, но от этого незнакомые ночные степные звуки, казалось, только становились громче. Ветер, который не прекращался весь день, теперь стонал, как объятый мучительными терзаниями дух. Он говорил на языке чужбины.

«Чужеземка, – сказал он ей. – Чужестранка. Твое место не здесь».

Слыша над собой этот могучий голос, она перевернулась на спину и открыла глаза.

Сверху, с небес, на нее смотрели звезды.

Звезды.

Земля как будто закачалась под ней. Она отчаянно вцепилась пальцами в траву и землю под собой, стараясь удержаться от падения – вверх? – на мириады звезд. Звезд, которых человек не в состоянии ни сосчитать, ни понять, звезд, которые лишили ее чувства равновесия, ошеломили ее, глядящую в безграничную бездну неба.

Эпона воспитывалась рядом со знакомыми духами: Духами Животных и Растений, Воды и Огня и Камня. Ее учили понимать разные лики Матери-Земли, которая дарует людям все, что им нужно для жизни. Ее учили почитать солнце и луну как отдаленные небесные тела, сильно влияющие на Мать-Землю, а стало быть, и на нее, хотя и издали.

Но она почти никогда не задумывалась о звездах. Теперь же она лежала, пригвожденная к земле, чувствуя, как рушатся стены ее маленького мирка.

Разбудило ее пение птицы. Открыв глаза, она увидела маленькую птичку, еще крохотнее, чем та, что накануне ночью, сидя на побеге травы рядом с ее головой, бесстрашно пела ей свои песенки. И неважно, что она так мала, достаточно того, что она обладает смелым духом.

Она улыбнулась птице и сразу же почувствовала себя лучше.

Песни птиц в Море Травы сильно отличаются от тех, что поют горные птицы. Они начинают свою утреннюю молитву восторженным славословием, навеянным скорее самим небом, чем деревьями или кустами. Их пению сопутствовал какой-то очень приятный звук: оказалось, что это вездесущий ветер, как на струнах арфы, наигрывает на побегах травы.

Казалось, сама Мать-Земля ощущает смятение Эпоны и в утешение посылает ей птиц с их звонкими песнями.

Подняв голову, она увидела, что на нее смотрит только что проснувшийся Кажак.

– Здесь хорошо… очень красиво, – проговорила она, и по его глазам поняла, что он доволен.

Кажак проснулся в прекрасном расположении духа. Он много говорил, шутил, стараясь рассеять мрачное настроение Дасадаса и Аксиньи. Да, верно, Басл мертв, но бледный волк уже не преследует их. С такой раной это вряд ли возможно.