Частный визит в Париж - Татьяна Гармаш-Роффе

Но Соня уже сняла трубку. Кашлянув, он заговорил, стараясь спрятать еще звучавшие в голосе слезы:

– Ты не могла бы сейчас приехать ко мне?

– Сейчас? – изумилась Соня.

– Сейчас. Это очень важно.

– Что-то случилось?

– Объясню, когда увидимся.

Кажется, она почувствовала в его голосе что-то необычное. Максим услышал, как она переговаривается с Пьером.

– Ты извини… – сказала Соня в трубку. – Я не могу сейчас… Я завтра к тебе приеду, днем… Ладно?

Конечно, куда же на ночь глядя? Как же бросить Пьера, бедного, исстрадавшегося в тюрьме Пьера, одного?

Он бросил трубку, не ответив.

И тут же пожалел. Он был не прав и груб с нею. Если кто и исстрадался – так это Соня.

Ну и пусть там сидят, обмениваются своими переживаниями. На то они и супруги. А он – пятиюродный кузен.

Глава 33

Соня вошла с легкой настороженностью во взгляде, которая не скрылась от Максима за ее приветственной улыбкой.

– Что стряслось? – начала она, стягивая перчатки. – Ты в порядке? – расстегнула она длинное черное пальто, из-под которого матово блеснул черный шелк. Траур. – У тебя проблемы?

Что-то новое появилось в ней. Она выглядела свежей, на щеках играл легкий румянец, и от нее исходила непривычная энергия. Максим снова подумал, что эта хрупкая и как бы инфантильная женщина – на самом деле до удивления сильна. И кошмарная история с Этьеном, из которой она вышла победителем, причем сама, без всякой посторонней помощи и опеки, на которую она обычно полагалась, помогла ей самой ощутить и осознать свою силу.

– Садись, – ответил ей Максим и протянул белый свиток. – Читай.

Она читала, а он следил за выражением ее бледнеющего лица, за тем, как меняется цвет ее глаз, как гаснет искрящийся янтарный отблеск и черные зрачки, расширяясь, затапливают ее карие глаза, как ночь.

Дочитав, Соня подняла на него мучительный взгляд. В глазах дрожали слезы и, накапливаясь, двумя мокрыми дорожками поползли по бледным щекам. Они молчали, Соня смотрела в пол, слезы сохли на ее щеках.

– Спасибо тебе, – наконец произнесла она.

– Пока еще не за что, – ответил Максим и потянулся за кисетиком, который лежал на столике. Растянув горлышко, он аккуратно высыпал камни на стол. Соня следила завороженно. Максим пальцем вывел из кучки, словно фишки, два бриллианта и подвинул их Соне:

– Это тебе.

Она вскинула на него глаза, взяла бриллианты и стала разглядывать их на свет, медленно проводя и разворачивая камни перед глазами. Это было так похоже на его сон, что Максиму сделалось не по себе.

– Спасибо тебе, – сказала Соня, – за то, что ты дал мне прочитать папино письмо. Ты ведь имел полное право этого не делать, оно адресовано тебе… Это я не могу принять, – она протянула ему камни. – Но все равно, спасибо за жест.

– Это не мой жест. Это жест Арно, который он хотел сделать и не сделал. Считай, что это его завещание.

– Нет.

– Соня, не может быть и речи, чтобы ты не взяла эти камни. Ты должна это сделать.

– Ничего я не должна… А что ты, собственно, такими ценностями кидаешься? Тебе не жалко? Или ты такой бессребреник, Робин Гуд, защитник вдов и сирот?

– Не то чтобы очень. Честно говоря, если бы тут было всего два бриллианта, то я бы вряд ли их тебе отдал. Но их тут еще много, и еще рубины…

– Они дешевле бриллиантов, – практично заметила Соня.

– Не важно. Если на два таких бриллианта Арно сумел купить фирму для Мадлен… То мне тоже хватит. Возьми камни, Соня. Это в память о твоем отце. Он все-таки был верным Хранителем «русского наследства», в конце концов, он имеет право на вознаграждение.

Соня молчала.

– Пожалуйста, – попросил ее Максим, – возьми. Это не мой подарок, понимаешь, это не от меня! Это от твоего папы подарок.

– Откуда ты такой, – сказала она медленно, – откуда ты такой взялся?

Она подошла к нему, обвила его шею руками и, глядя прямо в его глаза, отчего Максим моментально обомлел, прошептала срывающимся голосом:

– Почему ты такой, зачем ты такой…

Уткнувшись лицом в его шею, она что-то произнесла – неразборчиво и глухо. Максим не расслышал, но переспрашивать не было смысла, и он только прижал Соню к себе – ворох душистого черного шелка, через прохладу которого под его руками медленно проступает тепло ее тела.

Соня в ответ стиснула его шею еще крепче и стала покрывать поцелуями все, до чего могла дотянуться.

Максим гладил и перебирал ее волосы, целуя душистые пряди, и молчал, сопротивляясь поднимавшейся в нем фразе, совершенно дурацкой фразе, которую даже за шутку трудно было бы выдать – до того она была дурацкая… И все-таки выдохнул:

– Поехали со мной… Я теперь смогу обеспечить тебе… – Он замолчал, заливаясь краской. Было стыдно за произнесенные слова. Не потому, что он считал их неправильными – нет, суть их была абсолютно уместна. Но произнести это было чудовищно неприлично, бестактно!

Соня замерла под его руками и вдруг тихо рассмеялась ему куда-то в ключицу. Отстранившись от него, она пытливо заглянула в его лицо и спросила мягко:

– Ты тоже думаешь, что меня можно купить?

Максим промолчал, злясь на себя. Он хотел было спросить, что означает слово «тоже», но не посмел. Только еще больше разозлился.

– Ты думаешь, что меня с Пьером удерживает его богатство? – продолжала Соня. – Это не так.

– А что же?

– Наши отношения…

– Брось, Соня. – Максим разнял руки, все еще ее обвивавшие, и нервно прошелся по комнате. – Ты же любишь меня. – Он развернулся к ней всем корпусом и посмотрел в упор. – Ведь так?

– Я точно не знаю, что называется этим словом – любовь… – ответила она ему медленно. – Но, наверное, то, что я испытываю к тебе, можно так назвать… Но только ты не понимаешь…

– Чего? – резко перебил ее Максим. – Что ты любишь одного, живешь с другим, встречаешься с третьим?

– Не надо так злиться. Послушай… Перестань на меня нападать.

– Ты меня любишь, ведь так?

– Максим, оставь это. Прошу тебя.

– Ты меня любишь? Да или нет?

– Я устала. Ты бы подумал на секунду, что я пережила за эти две недели… Не мучай меня.

– Да или нет?

– Да. – Соня спокойно посмотрела ему в глаза.

– Но для тебя это ничего не значит?

– Максим, а ты меня любишь?

– Ты разве не видишь? Ты разве не знаешь?

– Ответь, пожалуйста.

– Люблю. Схожу с ума. Уже сошел.

– И знаешь, почему?

Максим не понял вопроса и смотрел на Соню недоумевающе.

– Потому что я тебе не принадлежу. Потому что обстоятельства образовали между нами непреодолимую дистанцию. Ту самую, которая тебе нужна, чтобы любить… Ты человек, которого влекут имиджи, образы, маски… В них тайна – и она тебя притягивает, интригует. Наличие дистанции эту тайну поддерживает. Сближение же гасит образ… И женщина без этого флера тайны, женщина вне имиджа, вне роли тебе неинтересна. Ты настоящий режиссер, ты не только мыслишь образами – ты ими живешь…

Максим смотрел на нее во все глаза. Эта маленькая девочка, эта прелестная Соня говорила ему вещи, которых он никогда не слышал о себе и меньше всего ожидал услышать от нее… И, кажется – он еще не знал до конца, – это было похоже на правду… В изящной головке, оказывается, кое-что есть.

– Представь себе, – говорила Соня, улыбаясь и обнажая свои расставленные зубки, – представь меня дома у плиты в грязном фартуке или за глажкой твоих рубашек: я ведь перестану существовать. Я перестану быть Соней, я стану просто женой… А ты начнешь гнаться за другой тайной, искать новый образ.

– Неправда! – сказал Максим.

Но он был не уверен, что это действительно была неправда. Если вдуматься… То, во всяком случае, женщины, которые могли ему обеспечить надежный тыл в плане быта и даже душевного комфорта, его никогда не интересовали… Меньше всего он искал себе жену. Влекли к себе надменные эгоистки, вампиристые вакханки, полубезумные истерички, заумные синие чулки – все, что необычно, все, что было новым образом, новым амплуа на его сцене…

– Быт разрушает тайну, – продолжала Соня. – И дело не в том, сколько этого быта. При наличии денег – а ты у нас теперь богатый – его можно свести к минимуму. Просто если с тобой просыпаться вместе каждый день, ты перестанешь воспринимать целостный образ…

– Откуда ты все это знаешь? С чего ты взяла?

– Я вижу твои глаза. Они следят за жестом, за позой, за выражением лица… И когда жест или поза удачны, когда они хороши с режиссерской точки зрения, тогда твой взгляд становится завороженным, восхищенным, тогда в нем вспыхивает желание… Ты говоришь, что я играю свои маленькие представления… Я много думала над твоими словами: они мне помогли лучше понять себя. И ты прав, это именно так. Но я свои маленькие представления играю когда хочу, перед кем хочу и как хочу. И я не смогу играть роли всю свою жизнь, двадцать четыре часа в сутки. Даже для тебя.