Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

Вновь наступило молчание. Когда следователь опять заговорил, внешне он был совершенно спокоен, но крайне осторожно подбирал выражения:

— Сейчас, сударыня, я приступаю к весьма деликатному предмету и потому прошу извинить характер моих вопросов. Никто более меня не уважает память вашего брата… Ведь разное толковали, не правда ли? Говорили, будто у него были любовницы.

Госпожа Боннеон снова заулыбалась с присущей ей бесконечной терпимостью:

— О любезный господин Денизе, это в его-то возрасте!.. Брат мой рано овдовел, и я никогда не считала себя вправе находить дурным то, что ему представлялось хорошим. Он жил, как ему нравилось, а я не позволяла себе ни во что вмешиваться. Одно только я знаю — он никогда не ронял своего достоинства и до самого конца оставался человеком из высшего общества.

Берта, негодуя, что при ней говорят о любовницах отца, потупила взор; ее супруг, также смущенный, отошел к окну и повернулся спиной к беседующим.

— Извините мою настойчивость, — продолжал следователь. — А что за история произошла с вашей молоденькой горничной?

— Ах да, с Луизеттой… Но, любезный господин Денизе, ведь то была порочная девчонка, которая в четырнадцать лет уже спуталась с каким-то рецидивистом.

Ее смерть хотели обратить во вред моему брату. Это просто низость, я вам сейчас все расскажу.

Без сомнения, она была по-своему чистосердечна. Хотя г-жа Боннеон знала о наклонностях председателя суда и его трагическая смерть не слишком ее поразила, однако она считала необходимым защитить добрую репутацию семьи. К тому же, понимая, что ее покойный брат стремился, по-видимому, овладеть злосчастной Луизеттой, она одновременно считала, что девочка уже была глубоко порочна.

— Вы только представьте себе девчушку, такую миниатюрную, такую хрупкую, белокурую и розовенькую, как ангелочек, да к тому же кроткую и послушную, этакую невинную крошку, которой любой священник отпустил бы грехи без исповеди… Так вот, ей еще и четырнадцати не было, когда она сделалась подружкой некоего каменолома по имени Кабюш, свирепого малого, который незадолго перед тем просидел пять лет в тюрьме за то, что убил кого-то в кабаке. Он жил, как дикарь, на опушке Бекурского леса, в лачуге, сложенной из стволов, обмазанных глиной, — она досталась ему после отца, умершего с горя. Кабюш этот упрямо трудился в полузаброшенных каменоломнях, где, если не ошибаюсь, некогда добывали камни, из которых построена добрая половина Руана. Вот в это логово девчонка и ходила к своему оборотню; он наводил такой страх на всю округу, что жил совершенно один, точно зачумленный. Нередко их встречали вдвоем: взявшись за руки, они бродили по лесу — миниатюрная крошка и огромный звероподобный детина. Словом, уму непостижимый разврат… Натурально, я узнала обо всем только позднее. Ведь я взяла к себе в дом Луизетту почти из милосердия, по доброте сердечной. Ее родные, эти Мизары, последние бедняки, и словечком не обмолвились о том, что, сколько они ни колотили девчонку, она все-таки убегала к своему Кабюшу, если только ее не запирали… Тогда-то и случилась беда. У моего брата в Дуанвиле не было своих слуг. Луизетта и еще одна женщина прибирали в стоявшем в отдалении флигеле, который он занимал. Однажды утром девочка отправилась туда одна и после этого исчезла. По-моему, она уже давно подготовляла свой побег, быть может, сердечный друг где-то поджидал ее и увел к себе… Но самое страшное началось потом — дней через пять распространился слух о смерти Луизетты, в подробностях рассказывали о том, будто мой брат пытался ее изнасиловать и при таких чудовищных обстоятельствах, что, обезумев от ужаса, девочка кинулась к своему Кабюшу и, как рассказывали, умерла там от горячки. Что ж произошло в действительности? Ходило столько толков, что трудно сказать. Со своей стороны я полагаю, что Луизетта, и в самом деле погибшая от злокачественной лихорадки, как определил врач, стала жертвой собственной неосторожности: ночи, проведенные под открытым небом, привычка бродить по болотам… Не правда ли, любезный господин Денизе, вы не допускаете мысли, будто брат мог истерзать девчонку? Это гнусно, это невозможно.

Судебный следователь внимательно выслушал рассказ, не выказав ни одобрения, ни осуждения. И г-жа Боннеон слегка смешалась, не зная, чем закончить; потом она решилась:

— Господи! Я вовсе не утверждаю, что брат не позволил себе какой-нибудь вольности с нею. Он любил молодость, и под его суровой внешностью скрывался веселый нрав. Предположим даже, что он ее обнял.

При этих словах целомудрие супругов Лашене возмутилось:

— Тетя! Тетушка!

Но г-жа Боннеон только пожала плечами: к чему обманывать правосудие?

— Он ее обнял, быть может, немного пощекотал. Тут еще нет преступления… Я говорю с такой уверенностью потому, что ведь не каменолом все придумал. Эта испорченная девчонка, Луизетта, солгала ему, сделала из мухи слона, верно, для того, чтобы возлюбленный оставил ее у себя; и тогда Кабюш рассвирепел, он искренне вообразил, будто его любовницу замучили до смерти… Он просто обезумел от ярости и повторял во всех кабаках, что, попадись ему в руки председатель суда, он заколет его как свинью…

Хранивший до этого молчание, следователь с живостью прервал ее:

— Он так говорил? И свидетели могут подтвердить?

— О любезный господин Денизе, да их найдется сколько угодно… Так или иначе, история очень грустная, она причинила нам немало хлопот. По счастью, положение брата ставило его выше всяких подозрений.

Госпожа Боннеон вдруг поняла, по какому новому следу идет Денизе; это ее несколько обеспокоило, и она предпочла больше не углубляться в эту тему и не предлагать вопросов. Следователь поднялся и заявил, что не желает дольше злоупотреблять любезной снисходительностью опечаленных родственников покойного. По его знаку писец прочел показания, под которыми свидетели должны были поставить свою подпись. Протокол был составлен так искусно, из него были так ловко выкинуты все ненужные и компрометирующие выражения, что г-жа Боннеон, уже взявшись за перо, с благосклонным удивлением посмотрела на мертвенно-бледного, костистого Лорана, которого до тех пор даже не удостоила взглядом.

Следователь проводил сестру Гранморена и ее племянницу с мужем до дверей; пожав ему руку, г-жа Боннеон проговорила:

— До скорой встречи, не правда ли? Вы знаете, что вы всегда желанный гость в Дуанвиле… Благодарю вас, ведь вы один из уже немногих моих верных друзей.

В ее улыбке притаилась печаль; Берта первая вышла из комнаты, сухо кивнув следователю.

Оставшись один, Денизе перевел дух. В задумчивости он неподвижно стоял посреди кабинета. Дело для него мало-помалу прояснялось: без сомнения, Гранморен, чья репутация была ему хорошо известна, изнасиловал девочку. Это придавало следствию весьма щекотливый характер, и Денизе решил удвоить осмотрительность в ожидании распоряжений из министерства. Но внутренне он торжествовал. Наконец-то преступник в его руках!

Усевшись за стол, он позвонил в колокольчик, призывая судебного пристава.

— Попросите войти господина Жака Лантье.

В коридоре, ожидая очереди, на скамейке по-прежнему сидели супруги Рубо: лица у них были застывшие, казалось, они дремлют, и только нервный тик выдавал порою их напряжение. Голос судебного пристава, приглашавшего Жака в кабинет, точно пробудил их от сна, и оба чуть вздрогнули. Расширенными глазами они проводили машиниста, вошедшего к следователю. А потом вновь погрузились в ожидание — молчаливые, бледные.

Вот уже три недели дело об убийстве председателя суда не давало Жаку покоя, он испытывал какую-то тревогу, словно его могли обвинить в причастности к нему. Это было безрассудно, ему не в чем было упрекнуть себя, ведь он даже не умолчал о том, что видел; и все же, входя к следователю, он неизменно испытывал легкую дрожь, точно виновный, страшащийся, что его преступление обнаружено; и он неохотно отвечал на вопросы, опасаясь сказать что-нибудь лишнее. Он тоже был способен убить: разве это не читалось в его глазах? Вот почему вызовы к следователю были очень неприятны Жаку и будили в нем гнев: машинист не раз спрашивал себя, когда же наконец его перестанут донимать этой историей, к которой он не имеет никакого отношения.

Впрочем, в тот день г-н Денизе настойчиво интересовался лишь приметами убийцы. Жак был единственным свидетелем, видевшим, пусть мельком, этого человека, и только он один мог сообщить какие-либо точные данные. Однако Жак не отходил от своего первого показания, он повторял, что сцена убийства осталась в его памяти мгновенным видением, картиной, промелькнувшей так быстро, что он сохранил о ней лишь туманное и неясное воспоминание. Человек, вонзающий другому нож в горло, — и ничего больше. Следователь с железным упорством бился с ним добрых полчаса; меняя лишь форму, он задавал Жаку одни и те же вопросы: «Был убийца высок либо мал ростом? Носил ли бороду? Какие у него волосы — длинные или короткие? Во что он был одет? К какому мог принадлежать сословию?» И Жак в замешательстве давал уклончивые ответы.