Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах. - Алексей Вышеславцев

Первое, что бросается на улице в глаза, это красивый серый домик с зелеными крышею и ставнями, с широким подъездом, готовым принять самые щегольские экипажи (если б они были в Николаевске), с палисадником, изобилующим (относительно) цветами и огородною зеленью (несколько парников в углу). Здесь живет, конечно, губернатор. Около самого губернаторского дома, перпендикулярно к главной улице, идет другая, столько же чистая, но более официальная. Всю правую её сторону занимают сначала казармы, низкие, длинные флигеля, потом госпиталь, снаружи очень похожий на казарму; там аптека, еще какое-то официальное место, через окна которого видны блестящие ружья и каски; за официальным местом идут пеньки, уходящие в даль, к самому лесу.

Третье примечательное место Николаевска — другое пустое пространство, будущая площадь, среди которой возвышается деревянный пятиглавый собор; против него присутственные места и американский клуб. Частные дома все более или менее похожи одна на другой; резко отличаются между ними красивые здания американских негоциантов, составляющих один из главных элементов николаевской жизни. Я сказал, что экипажей в городе нет; но часто послышится вдруг звук бубенчиков; сердце забьется, почудится Бог знает что, что-то безотчетное, что-то родное; но скоро разочаровываешься, увидя перед собою только бочку с водою, бойко скачущую мимо. На ином дворе остановишься перед несколькими отдыхающими оленями, с истертыми спинами от уродливых и беспокойных седел; при них семья тунгусов, костюмы которых бросаются в глаза своею пестротою. По мосткам иногда пройдется николаевская аристократка, шумя своим шелковым платьем; пробежит губернский чиновник с выражением высшего самодовольствия на выбритом лице; раскланяется с вами совершенно незнакомый вам мелкий чиновник, не устоявший против искушения поклониться новому лицу; выглянет из окна любопытная головка, узнать, кого это еще занесло сюда — короче сказать, пахнет на вас тем, что нам так близко и от чего уже мы немного отвыкли, скитаясь по басурманским городам, — пахнет на вас Русью!

По близости Николаевска есть губернаторская ферма, куда часто ездит общество повеселиться, и которая просто называется «фермою». Это и неудивительно, потому что она в Николаевске единственная; a у нас в N. губернаторская дача называлась тоже просто «дачею», не смотря на то, что много других смертных имеют там дачи, но видно эта — всем дачам дача.

На выдающейся косе, о которой я говорил, находятся здания адмиралтейства. Начала положены прочные и прекрасные. Как не специалист, я не могу вдаться в подробности, но не могу и умолчать о том впечатлении, которое произвела на меня эта начинающаяся рациональная деятельность, где главным рычагом принят пар. Большое здешнее механическое заведение сделало бы честь любому порту. Много еще станков без дела; по за делом не станет, было бы чем делать. Много еще вещей не разобрано, как например паровой молот. Машины все превосходны, со всеми новейшими приспособлениями. Все эта состоит в простых сараях; видно, что не увлеклись наружным: не бросились строить дворцы, a начали с содержания, и потому нельзя не основывать на этом больших надежд. В порту три крытые элинга; на одном из них строилась шхуна (теперь она спущена). По близости, на воде стоял только что собранный американский речной пароход, с целым домом на палубе и с задним колесом; подобные пароходы сотнями плавают по Миссисипи; когда-то закишат они по Амуру? Впрочем, и в настоящее время уже видно кое-какое движение на знаменитой реке. В продолжение десяти дней нашего пребывания, сверху пришло три парохода: Лена, Амур и Аргун.

Амур пришел из Благовещенска. Около порта беспрестанно снуют два винтовые баркаса, исполняя различные поручения, развозя писарей с приказами и т. п. Все остальное пространство города, вне описанных мною мест, занято разными домиками, в которых, впрочем, можно находить квартиры, и множеством пней, дающих своим видом оригинальный отпечаток местности. В Николаевске есть несколько лавок, принадлежащих большею частью американцам; здесь иногда можно достать все (не спрашивайте о ценах), a иногда нет почти ничего. Живущие постоянно знают эти времена приливов и запасают на всю зиму, платя умеренные цены; но горе попавшему в отлив или малую воду! Утлая ладья хозяйства мичмана садится тогда на мель и долго бедствует до следующего прилива. Товары приходят сюда, большею частью, из Сан-Франциско и из Гон-Конга. Другой приток предметов существования для Николаевска, — это сплавы по Амуру, дело, подверженное также многим случайностям. Чего не вытерпят дорогой эти баржи, если даже и не сядут где-нибудь, выброшенные на берег! Вид этих сплавов очень любопытен. При мне из Мариинска переводили в Николаевск казармы. Их разобрали, из бревен наделали плотов; на плоты посадили живших в казармах, со всем их имуществом, и пустили по течению. Долго не мог я догадаться, что именно вижу, когда вдали показались плывущие бревна. По мере их приближения, ясно выказывались любопытные подробности внутреннего хозяйства, теперь разоблаченного: виднелась деревянная кровать, тюфяк, шкафчик с посудой; сама хозяйка сидела на узле, a муж, длинным шестом упираясь в дно реки, давал направление своему ковчегу. Показавшиеся вдали сплавы производят в Николаевске впечатление, подобное тому, какое туча, полная дождя, производит где-нибудь в Сахаре. В мечтах, вместо вечной осетрины, является питательный бифштекс, масло для каши, новый сюртук вместо настоящего, начинающего протираться на локтях: все это дадут давно желанные сплавы, a главное, понизится цена и на сахар, и на белую муку, и на мясо.

Много ждут от Амурской компании, но благодетельное её влияние окажется в будущем. Едва ли для Николаевска переродится русский человек, a строить будущность здешнего края на основаниях коммерции нашего почтенного купечества, значит, строить дом на песке!

Николаевск имеет странное влияние на всякого приезжающего и особенно на лица, прибывающие сюда сухим путем: как в Италии никто не может не сделаться, хотя на время. артистом, так здесь все становятся экономистами. Всякий. не читавший ничего, кроме так называемой легкой литературы, с задором вдается в самые смелые вопросы, пророчит будущее краю, одним словом, принимает такое близкое участие в общем деле. как будто это дело его собственное. При таком общем настроении, понятны эти голословные суждения, эти стереотипные мнения, которые здесь во всеобщем ходу. Мнения одних часто противоположны мнению других. Как везде, явились пессимисты и оптимисты. Пессимисты, про десяти градусах тепла кутаются в кашне и теплые палью; a оптимисты в это время щеголяют в легоньких визитках, уверяя всех, что климат Николаевска необыкновенно приятен. К пессимистам, между прочим, принадлежат люди, пропустившие прилив товаров, не воспользовавшиеся их дешевизной в, следственно, или голодающие, или совершенно прожившиеся. Оптимистов составляют люди, большею частью, постоянно здесь живущие, женатые, семейные, знающие где тепло, где раки зимуют, и не пропускающие случая купить дешево сахар. Одни говорят, что американцам надо дать полную свободу торговать: позволить им на пароходах подниматься, если угодно, до Шилки, дать им всевозможные льготы; другие утверждают, что этого нельзя позволить, что у нас и так иностранцев балуют, a что, вот, русский купец и без них привезет все сплавами по Амуру, что русский купец — православный и потому, если и надует, то, будто бы, с совестью; американцы же только о своей пользе хлопочут. Первые громко’ кричат о конкуренции, о вредных последствиях монополии, если ее будет иметь Амурская компания; говорят, что боязнь конкуренции есть неуверенность в собственных силах, a с неуверенностью лучше не начинать дела, и что все кончится карточными домиками, да обманом самих себя. Оптимисты довольны настоящим положением дел, они самодовольно прохаживаются по мосткам главной улицы, называя Николаевск русским Сан-Франциско; мысленно видят мчащиеся по железной дороге из Мариинска в де-Кастри вагоны, наполненные богатствами Сибири и Амурского края, и наслаждаются идиллическим довольством амурского переселенца. На это пессимисты возражают, что возможное будущее не есть еще настоящее, что не выводят крыши прежде фундамента, что Амур не принадлежит к тем благодатным странам, которые при самом малом труде вознаграждают колониста, не льет он потоков золота, как Калифорния, не дает ни индиго, ни пряностей, ни рису; колонист, являющийся на берегах его, должна принести с собою усиленный труд, a много еще нужно материальных и нематериальных жертв, чтобы, наконец, откликнулась эта страна жизнью. Одного магического слова достаточно было, чтобы населить Калифорнию, a в Николаевска уже требуются ссыльные, — признак, что на добровольную колонизацию расчет плох; хуже, пожалуй, чем в XVII веке. Но, говорят, население этой страны необходимо; оно откроет для России, может быть, блестящее будущее. Наконец, оптимисты с гордостью указывают на Сахалин и на признаки золотых россыпей, находимых по Амуру.