Мой безумный Новый год - Наталия Веленская

быстрее, чем я. И если вначале я видела лёгкое смущение, которое охватило товарища писателя, пока он озвучивал мне своё предложение, то сейчас ничего подобного и в помине не было. Ковальчук улыбался и смотрел на меня открыто и прямо, будто бы без слов передавая вполне определённый сигнал — я не жалею о том, что сказал, и я действительно хочу, чтобы ты осталась.

Но как он себе это представляет? В качестве кого я останусь с ним в номере?? В качестве кого я буду встречать вместе с ним Новый год? Эти вопросы не давали мне покоя и плодили хаос в моем изумлённом сознании.

Если в качестве случайно приобретённого друга и соседки по номеру, то… великому терпению товарища писателя можно в очередной раз спеть оды. Хотя нет — к чёрту хвалебные оды, толку от них раз, два и обчёлся. Лучше уж подарить ему на Новый год консультацию с психологом, который поможет избавиться от пагубной привычки спасать всех вокруг. Мне кажется, для Ромки это будет самый полезный подарок из всех возможных. Потому что ему явно не помешало бы научиться правильно расставлять приоритеты по жизни и хоть немного думать о своём комфорте. Поэтому если дело в банальном альтруизме, то я, пожалуй, откажусь от столь заманчивого предложения провести вместе с ним праздники. Пускай уж лучше посвятит оставшиеся дни отдыха творчеству, а не тратит время на то, чтобы развлекать меня или вытаскивать из очередной передряги.

Но если он хочет видеть меня рядом с собой, как женщину, то… Этот вариант, конечно, был интереснее и приятнее по всем пунктам. Но что, собственно, это поменяет? Я буду знать, что Рома пал жертвой моих чар и не против привести наше общение к другому, более близкому формату? Или что ему плевать на наличие в моей жизни Захарова?

А будет ли мне самой плевать на этот любопытный и занимательный факт? Готова ли я сама поставить точку в нашей истории с Костей?

Я с ужасом поняла, что не могу ответить ни на один из этих вопросов. Ни на один! Или я просто боюсь озвучить правду самой себе?

Боюсь… В голове всплыли Ромины слова о том, что я вовсе не циник, а трусиха. Ну уж нет! Трусихой я никогда не была и не собираюсь приобретать сейчас столь сомнительный статус! Мне нужна ясность! И я чёрт возьми её сейчас получу!

Делаю глубокий, отчаянный вздох, пропуская через лёгкие морозный воздух и всё-таки решаюсь озвучить вслух хотя бы один из своих вопросов:

— Ром, а если я останусь с тобой, то… в качестве кого?

Рома расплылся в широкой, тёплой улыбке, от которой мне захотелось тоже улыбнуться в ответ. Потому что она согревала лучше лучей стремительно ускользающего зимнего солнца, что виднелось на горизонте. Дарила ощущение какого-то спокойствия, надёжности. Что всё обязательно будет хорошо, а все мои страхи, все эти отчаянно мечущиеся в голове мысли — всё это пустое.

Сияющий взгляд серо-голубых глаз скользит по моему лицу, точно ласковые солнечные лучики, которые дарят свое тепло. Мне нравится то, как он на меня смотрит — так нежно и трепетно, но в то же время с таким отчаянным желанием, что мое сердце начинает отстукивать какой-то рваный ритм. Безотрывно смотрит друг другу в глаза, от этой затянувшейся паузы меня всё больше охватывает волнение, а в лёгких становится катастрофически мало кислорода.

А Ковальчук точно не замечая моего состояния, все также неторопливо рассматривает моё лицо, останавливается на моих губах… и в то же мгновение резко притягивает меня к себе. Я не успеваю ни охнуть, ни возмутиться столь неожиданной смене положения, как Рома накрывает мои губы. Целует мягко, но настойчиво, не даёт отклониться от него ни на миллиметр, зарываясь одной рукой в мои распущенные волосы. Моя шапка съезжает куда-то набок, но мне плевать. Губы у Ромы такие же горячие, как и ладони, что уже переместились на моё лицо.

И снова, как по заказу, в моей голове всплывает очередная Ромкина фразочка про горячих сибиряков… А ведь ни в чём не соврал товарищ писатель — горячо очень горячо, я бы даже сказала, настоящий огонь. Но при этом я чувствовала, что не сгораю дотла в этом пламени. Я будто бы, наоборот, загораюсь вместе с ним, наполняюсь теплом и светом. И тот кусок льда, что уже давно поселился у меня внутри, с которым я будто бы уже срослась и научилась жить — вдруг начал стремительно таять, оставляя место чему-то новому. Чему — я не знала, но мне было очень интересно это узнать.

Рома чуть отстраняется от меня, нежно скользит кончиками пальцев по моим скулам, щекам, обводит контур лица. Но при этом так и не отрывает от меня своего затуманенного взгляда, в котором переплелись и отчаянная страсть, и безграничная нежность. А я и сама будто бы уплываю куда-то…

Моя инициатива была практически на нуле, я просто позволяла его губам и языку, делать всё, что он пожелает. Полностью отдаюсь этим ощущениям, растворяюсь в этом поцелуе, стираю из своей головы ненужные мысли. Потому что мне хорошо… Просто хорошо и всё. И если так хорошо, то значит это по природе не может быть, чем-то плохим или предосудительным. А даже если и так, то плевать.

— Мне показалось, что так будет нагляднее… объяснить в качестве кого, — прошептал Рома мне в губы.

— Согласна, — хрипло отзываюсь я, пытаясь восстановить своё дыхание, — Но знаешь…

— Что?

— Мне потребуется ещё одна наглядная демонстрация… намерений.

Ну а что? Мне правда хочется ещё немного продлить это ощущение беззаботности и счастья. И Ромка явно разделял мои мысли на этот счёт.

Ковальчук мягко смеётся в ответ на мою немного корявую фразу с примесью юридических терминов. Снова накрывает мои губы и утягивает в ещё один головокружительный поцелуй — причём последнее было не просто сравнением. К концу поцелуя я правда едва стояла на ногах. Я то цеплялась за широкие плечи Ромы, то скользила руками вниз, неловко приобнимая его через объёмную куртку. Жадно ловила губами воздух, в перерывах между поцелуями. И просто уплывала куда-то далеко-далеко…

И было всё равно, что чуть в отдалении от нас разместилась небольшая компания курильщиков. Или что вдали на парковке гудели и пытались разъехаться машины. И что небесная канцелярия решила добавить спецэффектов нашему поцелую и щедро стала осыпать нас снежными хлопьями. Мы были в какой-то своей реальности, далёкой от остального мира и не замечали ничего вокруг.