Настоящее напряженное - Дэйв Дункан

– В некотором отношении это даже хуже, так как более лично. Ты нажимаешь на спуск пулемета, но не видишь брызг крови – так мне, во всяком случае, кажется. Но вот размозжить человеку голову палицей – это да.

– Ладно, тогда не говори больше об этом.

– Почему? Если бы я стыдился говорить об этом… Я хочу сказать, это же я сделал. Я открыл город. Я знал, что за этим последуют убийства, верно? Я должен был сделать это, так? Тут ведь все просто: мы или они. Старое как мир оправдание. Если я тогда не стыдился того, что сделал это, какого черта мне стыдиться говорить об этом теперь?

Он стыдился, она видела, еще как стыдился. В этом отчасти и крылись те перемены, которые она в нем обнаружила. Он принес смерть тысячам людей.

– Огнем и мечом?

По составу прокатился лязг буферов, и вагон дернулся. Поезд подходил к станции.

– Да, были и пожары, хотя это дело рук самих защитников. Мужчин убили. Стариков и детей по большей части просто выгнали из города. Конечно, спланировано все было наспех… слишком много жертв. Лемодианцы в лесах отреагировали очень быстро. Они напали на наш лагерь и прикончили всех раненых и больных. В конце концов получилось, что мы с ними поменялись местами – мы внутри, они снаружи. Однако теперь у нас была провизия, и мы уже могли протянуть до конца зимы. Это главное.

Из купе показались нагруженные багажом пассажиры.

– И, конечно, изнасилования? – спросила она. – Ты ни слова не сказал про изнасилования.

Он пожал плечами:

– На самом деле это оказалось не так страшно. Черт, я понимаю, что это, должно быть, звучит дико, но быть проткнутым копьем куда страшнее. Там не было особой грубости – во всяком случае, открытых проявлений. Женщины знали правила игры. Когда с убийствами покончили и джоалийцы овладели всем городом, каждый мужчина выбрал себе по женщине и сказал ей: «Меня зовут так-то и так-то. Ты теперь моя». Те покорились и постарались извлечь из этого максимум.

– Эдвард! Как ты можешь быть таким… таким бессердечным?

Он странно посмотрел на нее.

– Но так было везде и во все времена – в их мире или в нашем. Раньше примерно так женщины выходили замуж. Никто не спрашивал их мнения. Как в Африке, где женщины – это собственность; ты же сама это знаешь. Мы с тобой говорим не о Кенсингтоне. Да что там, такое случается и в Кенсингтоне. Спроси тамошних дебютанток! Жители Вейлов ближе к земле, чем мы.

Она возмущенно тряхнула головой. Неужели он это серьезно?

– А их мужчины погибли! – с горечью добавил он. – Им повезло меньше, ты не находишь?

Показалась станция и вывеска «Грейфрайерз». Часть людей, стоявших на платформе, ждали, пока поезд остановится, чтобы сесть на него. Другие встречали кого-то – они размахивали руками и бежали навстречу. Носильщики вглядывались в окна вагонов в поисках багажа.

– В Лемоде нет своего покровителя, – сказал Эдвард, глядя в окно. – Возможно, для меня так было даже лучше. Большинство городов в Вейлах расположено на узлах, да и здесь, я думаю, тоже. Место для Лемода выбиралось исходя из требований обороны. Есть там некоторая виртуальность у северной стены, там же находятся несколько молелен и маленький храм Эльтианы. Но бог в Лемоде не живет.

Поезд со скрежетом и лязгом остановился у перрона. Эдвард опустил окно и взялся за дверную ручку. Он спустился первым с чемоданом в руке и помог Алисе сойти на платформу.

– Так мы и остались на зиму взаперти в Лемоде, понимая, что с весной появятся таргианцы. Я исполнил пророчество, значит, тем самым я объявил Зэцу, где я. И кроме того… Боже, да это же миссис Боджли!

31

У Джулиана Смедли выдался плохой день. Людские толпы действовали ему на нервы; толкучка в поезде душила его. Казалось, будто все смотрят на него, особенно люди в форме. У него выработалась неприятная привычка потеть каждый раз, когда он видел полисмена. Он боялся, что может вдруг расплакаться на людях.

Его волновали женщины, особенно молодые женщины. Он ловил себя на том, что таращится на них, боясь в то же время, что они заметят его внимание. В его возрасте ему уже полагалось бы знать кое-что о делах сердечных, но война украла эти годы его жизни. Он оставался все таким же невинным девственником, каким был, выходя из Фэллоу. И как он будет теперь? Какой девушке нужен калека – калека без профессии, недочеловек, готовый в любую минуту разреветься.

Его невидимая рука была крепко сжата и болела от напряжения. Он буквально чувствовал, как ногти впиваются в ладонь. Даже ударяя концом культи обо что-нибудь так, чтобы было больно, он не мог убедить себя, что эти пальцы давным-давно сгнили где-то во Фландрии.

С Джинджером они почти не разговаривали, разве что на пересадке в Чиппенхэме. Там они стояли на перроне вдвоем, но, похоже, им нечего было больше сказать друг другу. При свете дня прошедшая ночь казалась сплошным кошмаром. Они ни разу не заговорили об Экзетере. Его история представлялась теперь самым диким бредом. Возможно, они оба стеснялись того, что вообще поверили в такое.

И к тому же копы наверняка уже известили отца, что его безумный сын не только физический и умственный калека, но еще и преступник.

Местный поезд оказался набит так же, как экспресс; он пыхтел от станции к станции, переполненный фермерами и прочей местной публикой. Джонс сошел в Васселе, надеясь, что его велосипед все еще прикован цепочкой к перилам там, где он его оставил. До Грейфрайерз Смедли доехал один.

А там его встретила миссис Боджли. Как ни странно, она оказалась такой же большой и громкой, какой он ее помнил, – этакий потрепанный штормами дредноут, закованный в броню из харрисовского твида. В волосах ее пробивалась седина; от глаз глубокими окопами расходились морщины. Она улыбнулась ему и оглушила его своим зычным голосом, не сказав при этом ничего, что могло бы насторожить кого-нибудь услышавшего это. А багаж? Что, никакого багажа? Ну что ж, тогда еще проще. Повозка вон там – ведь об автомобилях сейчас не может быть и речи. Он напрягся, ожидая расспросов о медалях и войне, разговоров о смерти его матери, ее мужа или об убийстве Тимоти, – ничего подобного не последовало. Спускаясь рядом с ней по станционным ступенькам, он сообразил, что Джинджер, наверное, предупредил ее насчет его нервов.

Повозка, должно быть, принадлежала еще королеве Анне, да и косматый пони между оглоблями казался примерно того же возраста. Прежде чем Смедли успел открыть рот, миссис Боджли взгромоздилась на боковое сиденье. Там она и осталась сидеть, невозмутимо поправляя юбку и интересуясь только деревенскими ребятишками, игравшими в классики у станционного здания. На мгновение его охватило смятение. Ну конечно, когда в экипаже едет пара, править должен джентльмен, но… но она знает ведь про его руку. Немного опомнившись, испытывая и робость, и благодарность одновременно, он осторожно уселся рядом с ней на место возницы. Он почти завязался узлом, отпуская левой рукой тормоза, потом встряхнул вожжами. Пони, очевидно, не знал, что он не может пользоваться кнутом. Он затрусил в сторону дома, волоча повозку за собой.