Экономист под прикрытием - Тим Харфорд

— О, Боже, — вырывается у Фрэн.

— Когда ты последний раз была в Шанхае?

— Лет десять назад.

— Сколько из них стояли тогда?

Фрэн задумывается на мгновение:

— Видишь вон то?

— Тот квадратный бизнес-центр в сорок этажей?

— Нет. То, что прямо под ним. — Она показывает на двенадцатиэтажное здание из красного кирпича, со всех сторон сдавленное более современными сооружениями.

— Да, вижу.

— Десять лет назад оно было самое высокое.

— Это ж надо, — говорю я.

От величия замысла захватывает дух. Всего за десять лет строители Шанхая возвели достойную копию Манхэттена. Не знаю, что думают при виде всего этого жители Нью-Йорка, но мы, лондонцы, почувствовали себя так, будто приехали из деревни.

А ведь всё могло быть иначе. На протяжении большей части XX века Китай был беднее Камеруна. Когда в 1949 году образовалась Китайская Народная Республика, эта крупнейшая в мире страна была разорена гражданской войной и оказалась под властью коммунистической диктатуры. В конце 1950-х миллионы людей умерли от голода, вызванного несостоятельной государственной политикой. В 1960-е Культурная революция уничтожила университетскую систему, миллионы образованных людей были насильно отправлены на работу в сельскую местность. Как Китаю после всего этого удалось добиться самого выдающегося экономического успеха всех времён и народов?

Посещения Шанхая вполне достаточно, чтобы вызвать такой вопрос. Подсказки к ответу на него можно встретить везде. Я обнаружил несколько из них, следуя поездом в город Чжэнчжоу в глубине материка. Первой подсказкой был сам поезд: он был комфортабельнее и быстрее английских и точнее шёл по расписанию. Китайские автомобильные и железные дороги явно в превосходном состоянии.

Во-вторых, в Китае, похоже, прекрасная система образования — меня вежливо, но безжалостно разгромил в шахматы обладатель докторской степени по экономике, молодой человек, который никогда не выезжал за пределы страны, но непринуждённо и содержательно изъяснялся на хорошем английском.

В-третьих, хотя поезд был переполнен, в нём почти не было детей и больших семей. Политика «одна семья — один ребёнок» породила общество, где у женщин есть время работать, а основная масса людей скорее среднего возраста и делают сбережения на будущее. Эти огромные накопления дали средства на строительство дорог, поездов и многого другого.

У Китая уж точно были человеческие ресурсы, инфраструктура и финансовый капитал, в традиционных моделях считающиеся необходимыми предпосылками экономического роста. Между тем нельзя сказать, что они всегда использовались должным образом. Как мы знаем, без правильных стимулов ресурсы тратятся попусту.

При Мао потери были колоссальными. Первоначально усилия по развитию страны велись в двух направлениях: гигантские инвестиции в тяжёлую индустрию, в частности металлургию, плюс внедрение особых сельскохозяйственных методов, чтобы накормить огромное население. Такая направленность политики была понятна. Северные провинции Китая богаты высококачественным углем, который, что логично, мог стать фундаментом экономического прорыва. Уголь, сталь и тяжёлое машиностроение стали основой промышленной революции в экономике Великобритании, США и Германии. С другой стороны, сельское хозяйство неминуемо было приоритетом любого китайского правительства, поскольку плодородных земель едва хватало, чтобы накормить сотни миллионов жителей страны. Из окна поезда на Чжэнчжоу я смотрел на Хэнань, самую плотно населённую провинцию страны. Взору открывалась стылая пустыня.

Этот двунаправленный импульс к развитию получил название «Большого скачка». Идея казалась осмысленной, но закончилось всё величайшим экономическим провалом в истории. Мао проводил свою экономическую политику, предполагая, что нет ничего невозможного, если людям как следует напрячься. Рвения вполне достаточно. Сельчанам было приказано строить у себя на задних дворах доменные печи, но у них не было железной руды для плавки в этих печах. Некоторые переплавляли добротные изделия из чугуна и стали — инструменты, даже дверные ручки — лишь бы выполнить спущенные государством планы. Даже личный врач Мао сомневался в разумности политики «уничтожать ножи, чтобы делать ножи». Сваренная в печах сталь была ни на что не годна.

Если промышленная политика была фарсом, то аграрная обернулась трагедией. Большой скачок уже оторвал от земли огромное число людей для работы на печах или общественных работах вроде строительства дамб и дорог. Мао приказал уничтожать поедающих зерно воробьёв, в результате чего расплодились насекомые-вредители. Мао самолично разрабатывал агротехнические нормативы, предписывая сажать плотнее и сеять глубже ради увеличения урожая. Посаженный столь плотно рис расти не мог, но партийные чиновники, жаждая угодить Мао, ставили спектакли сельскохозяйственных и промышленных успехов. Когда Мао путешествовал на поезде, чтобы полюбоваться плодами своей политики, местные аппаратчики выстраивали доменные печи рядами вдоль дороги и привозили рис издалека, чтобы пересадить его с предписанной плотностью посевов на соседних с дорогой полях. Эта бутафория не могла обойтись без электрических вентиляторов, которые гнали воздух, чтобы рис не гнил.

Урожаи, разумеется, падали, но это было бы полбеды, если бы не упорное нежелание властей признать, что политика не работает. Когда министр обороны поднял вопрос о голоде на совещании правительства, его наказали и предписали подвергнуть себя «самокритике». Менее влиятельные фигуры, отрицавшие избыток продовольствия, были репрессированы. Хотя урожаи падали, в период с 1958 по 1961 год Китай для демонстрации своих успехов удвоил экспорт зерна.

В провинции Хэнань, по которой мы катили с комфортом каких-то сорок пять лет спустя, государственные элеваторы в то время хранили достаточно зерна, чтобы обеспечить нуждающихся, но они оставались закрытыми, потому что, по официальной позиции, в стране был переизбыток зерна. А в это время люди умирали от голода на голом снегу. Многих так и не предали земле, других съели обезумевшие от голода члены их семей; и то и другое было обычным явлением.

Число жертв голода, по разным оценкам, составило от 10 до 60 миллионов людей, что примерно равно населению Англии либо Калифорнии и Техаса вместе взятых. Китайские власти позднее сами признали гибель 30 млн человек, правда, обвинив в этом плохую погоду.

В «правдивом мире», о котором мы говорили в третьей главе, подобные катастрофы невозможны. Конечно, там случаются ошибки, возможно — даже чаще, чем при центральном планировании. Но эти ошибки остаются небольшими; в рыночной экономике мы зовём их «экспериментами». Финансируя их, венчурные капиталисты и не надеются, что большинство из них окажутся успешными.