История и память - Жак Ле Гофф

или включались бы в гуманитарные науки; задача состоит в использовании этих инвариантов, каковы бы они ни были, для разложения постоянно возрождающихся форм рационализма. История - это ницшеанская генеалогия. Вот почему история, согласно Фуко, слывет философией (что само по себе нельзя признать ни верным, ни ложным); во всяком случае, она весьма далека от того эмпирического предназначения, какое ей традиционно предписывается. «Да не войдет сюда никто, не являющийся или не становящийся философом». История, написанная скорее при помощи абстрактных слов, чем с использованием семантики, соответствующей данной эпохе, отмечена, кроме всего прочего, местным колоритом; по-видимому, история повсюду обнаруживает частичные аналогии, предлагает варианты типологий, ибо история, изложенная при помощи какой-либо системы абстрактных слов, содержит меньше живописного разнообразия, чем анекдотическое повествование» [Veyne, 1978. Р. 378].

Таким образом, история-генеалогия в духе Фуко полностью выполняет программу традиционной истории; она не оставляет без внимания общество, экономику и т. д., но по-иному структурирует этот материал, объединяя его не по векам, не в связи с теми или иными народами либо цивилизациями, а в соответствии с практической деятельностью; события, излагаемые ею, представляют собой историю различных видов практик, которые люди считали истинными, а также - их борьбы за эти истины. Эта новая модель истории - «археология», как ее называет ее же создатель, «развертывается в масштабах всеобщей истории» (L'archéologie du savoir. P. 215). «Она не специализируется на практике; дискурс, невидимая часть айсберга, или скорее невидимая часть дискурса и практики, неотделимы от видимой их части» [Veyne, 1978. Р. 284-285]. «Любая история является археологией по своей природе, а не в результате выбора: объяснение и придание ясности истории прежде всего состоит в охвате ее в целом, в соотнесении так называемых естественных объектов с относящимися к определенному времени или редкими практиками, объективизацией которых те и являются, и в разъяснении этих практик не на основе некоей единственной движущей силы, а с учетом всех родственных практик, на которых они зиждутся» [Ibid. Р. 385].

4. История как наука: ремесло историка

Лучшим доказательством того, что история есть наука и должна быть ею, являются ее потребность в наборе определенных приемов и методов и ее самообучаемость. Более сдержанно выразился по этому поводу Люсьен Февр: «Я считаю историю не наукой, а исследованием, которое ведется научным способом». Наиболее последовательные сторонники так называемой позитивистской истории -Ш. В. Ланглуа и Ш. Сеньобос - во впечатляющей формуле, которая выражает фундаментальное кредо истории, указали на то, что лежит в основании исторической науки: «Нет документов - нет истории» [Langlois, Seignobos. P. 2].

Однако здесь-то и начинаются трудности. Хотя определить и обнаружить документ гораздо легче, чем исторический факт, который никогда не дан как таковой и создается ученым, в связи с ним возникает ничуть не меньшее количество серьезных проблем. Прежде всего, он становится документом только в результате поиска и отбора. Поиск же, как правило, это дело не самого историка, а представителей вспомогательных служб, которые обеспечивают существование разнообразных документальных источников, откуда историк будет черпать свою документацию: архивы, археологические раскопки, музеи, библиотеки и т. д. Потери, допускаемые собирателями документов, осуществляемый ими отбор, качество документирования - все это в целом составляет объективные и неизбежные для занимающегося своим ремеслом историка условия. Более сложными являются проблемы, которые ставит перед самим собой историк на основании этой документации.

Речь в первую очередь идет о принятии решения по поводу того, чт он будет рассматривать в качестве документа, а чт отвергнет. Долгое время историки полагали, что к подлинно историческим документам относятся те, в которых освещается некий фрагмент человеческой истории, достойной быть сохраненной, переданной потомкам и подвергнутой изучению, т. е. истории великих событий (жизнь выдающихся людей, военные и дипломатические события -сражения и договоры), истории политической и институциональной. С другой стороны, общепринятый подход - увязывать зарождение истории с появлением письменности - обусловил приоритет письменного документа как исторического источника. Никто до такой степени не восхвалял текст в качестве исторического документа, как Фюстель де Куланж. В 1888 г. в «Монархии франков» (третий том - «История политических институтов древней Франции») он писал: «Нужно прочитать все категории документов - законы, хартии, административные акты, хроники и истории, не опуская ни одну из них... [у историка] нет иных устремлений, чем отчетливо видеть факты и точно их понимать. И ищет он их не в своем воображении и не в логике собственных рассуждений; он ищет и находит их благодаря скрупулезному изучению текстов, подобно тому, как химик обнаруживает свои факты в тщательно проведенных опытах. Единственное умение, которым он должен обладать, - это способность извлекать из документов все, что они содержат, и не добавлять к ним ничего, в них не содержащегося. Лучший из историков -это тот, кто строго придерживается текстов, кто интерпретирует их с наибольшей точностью, кто пишет и даже мыслит, лишь опираясь на них».

Однако в 1862 г. на одном из занятий, проводимых в Страсбургско университете, тот же Фюстель де Куланж заявил: «В тех случаях, когда истории недостает письменных памятников, нужно, чтобы она выведывала тайны у мертвых языков и в языковых формах и словах угадывала бы мысли людей, которые их высказывали. Ей нужно тщательно исследовать басни, мифы, возникшие в воображении образы - все эти ложные формы древности, в которых она должна обнаружить нечто в высшей степени реальное - человеческие верования. История там, где прошел человек, где оставили какие-нибудь следы его жизнь и его интеллект»368.

То обновление истории, которое мы переживаем, совершается вопреки идеям Фюстеля, изложенным в 1888 г. В данном случае я оставляю без внимания ту грозящую опасностями наивность, результатом которой стала бы пассивность историка при условии наличия документов. Они лишь отвечают на те вопросы, которые им задает историк; последний же, конечно, должен обращаться к ним без какой-либо предвзятости и не опираясь на уже сложившиеся идеи, но руководствуясь рабочими гипотезами. Слава богу, Фюстель, этот великий историк, не следовал той методе, которую он превозносил в 1888 г. Я сейчас не буду возвращаться к вопросу о необходимости обладания историческим воображением.

Здесь я хотел бы особо указать на многообразие исторических источников. Возражая Фюстелю де Куланж, Люсьен Февр в 1949 г. утверждал: «История, безусловно, создается при помощи письменных документов. Когда они имеются. Но она может и должна создаваться и без них в тех случаях, когда их вообще не существует. При помощи всего того, что изобретательность историка может позволить ему использовать для приготовления своего меда при отсутствии необходимых для