История и память - Жак Ле Гофф

в таком подходе опасность фетишизации разного рода положений, было уничтожено его пониманием науки как надстроечного явления. История - при том, что оба смысла данного слова оказались отождествленными, - становится «органической», выражением интересов и инструментом правящей группы. Философия истории достигает своего пика; история и философия смешиваются и образуют «исторический блок» другого типа: «Философия определенной эпохи есть не что иное, как "история" этой самой эпохи - та масса изменений, которые правящая группа сумела определить в предшествующей действительности; в этом смысле история и философия становятся неделимыми, они образуют "блок"» (И Materialismo storico. Р. 21).

Мне кажется, что «историческая», а не «историцистская» интерпретация марксовой и марксистской диалектики Гальвано делла Вольпе гораздо ближе к тому пониманию отношения между историей и теорией исторического процесса, которое было присуще Марксу: «Единственные противоречия (точнее, противоположности), интересующие Маркса в плане возможности их разрешения или преодоления в их единстве, - это противоречия реальные, это как раз и есть исторические противоречия, или, лучше сказать, определенные в историческом отношении, или специфические»363.

Далее я собираюсь подвергнуть беглому рассмотрению две концепции истории, упоминаемые лишь в связи с тем резонансом, который они вызвали в недавнем прошлом, особенно в среде широкой публики.

Освальд Шпенглер (1880-1936) выступил против идеологии прогресса и в своем труде «Закат Европы» (1916-1920) изложил некую биологическую теорию истории, которую формируют цивилизации, представляющие собой «живые организмы высшего уровня», тогда как индивиды существуют лишь в той мере, в какой они принимают участие в функционировании этих организмов. В жизни обществ есть две фазы: фаза культуры, которая соответствует периодам роста и апогея, и фаза цивилизации, которая соответствует этапам упадка и исчезновения364. Шпенглер, таким образом, вновь возвращается к циклическим концепциям истории. Арнольд Тойнби (1889— 1978) - историк. В своем двенадцатитомном «Постижении истории» («A study of History», 1934-1961) он отталкивается от Шпенглера, надеясь достичь успеха там, где тот потерпел неудачу. Он выделяет - числом в 21 - цивилизации, пришедшие в ходе исторического процесса к стадии полного расцвета, и культуры, достигшие лишь определенного уровня развития. Все эти цивилизации проходят четыре фазы: краткий период возникновения, на протяжении которого зарождающаяся цивилизация получает (обычно извне) некий «вызов» и дает на него «ответ», длительный период роста, затем следует остановка, вызванная каким-либо происшествием, и наконец - фаза распада, которая может быть весьма продолжительной365 366. Эта схема является «прогрессистской», «открытой» на уровне человечества. На самом деле, рядом с этой историей, образуемой некоей последовательностью циклов, существует и другая, «провиденциальная» история; человечество в целом движется к некоему преобразовани (transfiguration}21), обнаруживаемому «теологией историка». Таким образом, шпенглеровская теория и августиновское понимание исто-

рии в данном случае идут рука об руку. Концепцию Тойнби справедливо критиковали не только за ее «метафизичность», но и за произвольный и неопределенный характер разделения на цивилизации и культуры, за поверхностное знание автором некоторых из них, некорректность их сопоставления и т. д. Вместе с тем Раймон Арон указал на главное достоинство такого подхода: это желание уйти от европоцентристской, западнической ориентации в истории. «Отталкиваясь от биологической философии и ницшеанской концепции героизма, Шпенглер стремился подвергнуть критике рационалистический оптимизм Запада, а Тойнби - провинциальную спесь западного человека»367.

Исключительное место в истории истории принадлежит Мишелю Фуко. Этому есть три причины.

Прежде всего, потому что он является одним из самых выдающихся новых историков: историк безумия, клиники, тюрьмы, сексуальности, он ввел в научный оборот несколько наиболее «провокативных» из числа совершенно новых исторических объектов и продемонстрировал один из самых значительных поворотов в западной истории, имевших место в период между концом Средневековья и XIX в.: масштабное погружение в уже имевшие место отклонения от нормы. Но, кроме того, и потому, что он поставил самый точный диагноз этому процессу исторического возвращения. По его мнению, это возвращение происходило в четырех формах.

1. «Проблема изучения документа»: «История в своей традиционной форме стремилась "запомнить" памятники прошлого, превратить их в документы и заставить заговорить те следы, которые сами по себе зачастую либо не способны к высказыванию, либо тайком говорят нечто отличное от ими же сказанного; в наши дни история -это то, что превращает документы в памятники и что - там, где был дано разъяснение следам, оставленным людьми, там, где безрезультатно пытались установить то, что они собой представляли, - выявляет множество элементов, которые нужно вычленить, сгруппировать, привести в надлежащий вид, увязать с другими, объединить в некие целостности» [Foucault, 1969. Р. 13-15].

2. «Понятию прерывности принадлежит важное место в рамках исторических дисциплин» [Ibid. Р. 16].

3. Вопрос о возможности существования глобальной истории по степенно отмирает, и, как мы видим, вырисовывается проект, сильно отличающийся от того, что можно было бы назвать всеобщей истори ей, определяющей, «какая форма связи между различными цепочками событий может быть описана с полным на то основанием» [Ibid. Р. 17-18].

4. О новых методах. «Новая история сталкивается с целым рядом методологических проблем; многие из них, несомненно, существовали еще до ее возникновения, однако теперь ее характеризует целый букет, из них же составленный. В их числе можно назвать: формирование корпуса взаимосвязанных и однородных документов (этот корпус может быть открытым или закрытым, завершенным или незавершенным); установление некоего принципа отбора (в зависимости от того, хотим ли мы исчерпывающим образом исследовать определенное количество документов или осуществить выборку, сделанную при помощи статистических методов, или попытаться заранее определить наиболее репрезентативные элементы); определение уровня анализа и соответствующих ему элементов (в изучаемых материалах можно выделить количественные данные, ссылки - очевидные или нет - на события, на институции, на виды деятельности; используемые слова, с учетом правил их употребления и семантических полей, которым они соответствуют, или же формальную структуру предложений и типы связей, которые их соединяют); особенности метода анализа (истолкование количественных данных, их разбор в соответствии с некоторым числом поддающихся точному определению черт, соотношения которых изучаются, интерпретирующее разъяснение, анализ частотности и распределений); разграничение общих и частных совокупностей, которые заключают в себе изучаемый материал (регионы, периоды, единообразные процессы); определение связей, которые позволяют охарактеризовать некую совокупность (речь может идти о числовых или логических связях, о связях функциональных, причинных, по аналогии; может идти речь и о связях означающего и означаемого)» [Ibid. Р. 19-20].

Наконец, Фуко предлагает оригинальную философию истории, тесно связанную с практикой и методологией исторической дисциплины. Право охарактеризовать ее я предоставляю Полю Вену: «Задача истории, с точки зрения Фуко, состоит не в выработке неких инвариантов, которые были бы философичны