Черновик - Сергей Лукьяненко

Я уже открывал дверь, привстав на коленях и волоча перебитую ногу, когда в меня вошла третья пуля. Куда-то в поясницу, аккуратно посередине спины, дробя позвонки, разрывая кишечник и мочевой пузырь, перемешивая все содержимое малого таза в кисель из крови и дерьма. Боль плеснула по позвоночнику огненной рекой и исчезла, будто где-то внутри меня перегорели, не выдерживая нагрузки, предохранители. И сразу же пропало ускорение — размеренный такт пулеметных очередей слился в стрекот взбесившейся швейной машинки. Ноги онемели. Я ничего не чувствовал — только руки еще едва-едва шевелились.

На руках я и вполз в башню, оставляя за собой кровавый след и куски собственной плоти. Последним усилием толкнул дверь, она мягко закрылась. Надо ли закрывать засов? Или он только для видимости, а башня охраняет проход сама?

Не знаю. И знать не хочу. Мне все равно его не закрыть.

Потому что я умираю.

20

Каждый нормальный человек знает, что болеть — это плохо. Даже банальный грипп — это дурманящая температура, головная боль, резь в глазах, ноющие мышцы, противный кашель.

Но, впрочем, можно посмотреть и с другой стороны.

Давайте возьмем для примера именно грипп.

Холодный, противный день между осенью и зимой. На дорогах — каша из грязи, снега и воды. В небе — серая дрянь. На работе — аврал (как вариант: в школе контрольная, а в институте — сопромат). Вы просыпаетесь, с омерзением понимая, что вам предстоит долгий, гадкий, тяжелый день. Встаете, но чувствуете, что вас знобит, нос не дышит, а голова тяжелая. После короткого разговора с женой или мамой вы решаете измерить температуру.

Тридцать семь и пять. Ого! Выше возможных погрешностей. Но по здравому размышлению вы решаете измерить температуру повторно. Тридцать семь и семь!

Все понятно, у вас грипп. Конечно, врачи назовут его ОРВИ, поскольку эпидемия гриппа не объявлена, а не объявлена она по причине финансовой невыгодности для государства. Не важно, лечение все равно одно. Вы с некоторым трудом дозваниваетесь до поликлиники, потом до работы (если ходить на работу вам еще рано, то мама звонит в школу) и сообщаете, невольно приглушая голос и делая его максимально скорбным, что вас свалил грипп. Потом приходит задерганная докторша, не снимая сапог, проходит к вашей разобранной постели, невнимательно выслушивает, смотрит на термометр и задает риторические вопросы. Через час вы, закутавшись в теплый халат и сочувствие домашних, сидите в кресле перед телевизором и смотрите какой-нибудь старый боевик или мультик. Вам регулярно приносят горячий чай с медом, лимоном и вареньем. Спрашивают, какое блюдо соизволит пропихнуть в себя ваш страдающий организм. Нежно трогают лоб холодной ладонью. Бегают в аптеку и приносят аспирин (шипучий или в таблетках?), витамины в радостных цветных коробочках, а заодно еще тягучий, неспешный детектив Рекса Стаута. Вы досматриваете мультики, принимаете лекарства, улыбаетесь жене (или маме) улыбкой умирающего на амбразуре вражеского дота бойца и идете в кровать — читать о ленивом толстом сыщике и его бойком подтянутом помощнике. А за окном мерзость, гадость, сырость, Бог репетирует следующий потоп, мокрые люди гавкают друг на друга и занимаются всякой ерундой.

Какая это хорошая вещь — грипп, если его правильно пережить!

Конечно, если вы уже не на попечении мамы, а женой или подругой не обзавелись, то все не так безоблачно. Но тут уж вы сами виноваты, и нечего ругать несчастные вирусы!

Совсем другое дело, когда вы умираете.

Страшна не боль. Рано или поздно она уходит — либо ее убивают лекарства, либо для нее не остается больше места. Страшно остаться один на один с вечностью, с падением в темную пустоту. Мир то сжимается в точку, имя которой — ты, то взрывается бесконечным пространством, не безжалостным и не злым, но абсолютно равнодушным. Ты никто, и место твое — нигде. Ты можешь верить в Бога, можешь не бояться смерти, смеяться над ней и паясничать. Но когда дыхание вечного ничто касается твоих губ, ты замолкаешь. Смерть тоже не жестока и не страшна. Она лишь открывает двери, за которыми ничего нет.

И ты делаешь этот шаг.

В одиночестве. Всегда в одиночестве.

Я то уплывал в черный океан, то выплывал к берегам реальности. В реальности было хуже. Боль держалась где-то рядом, она не ощущалась, как не ощущается скорость реактивного самолета при взгляде на далекую землю, но подобно далекой земле — тянула к себе. Пол плясал и кружился подо мной, винтовая лестница штопором вкручивалась в начинку башни.

Меня нельзя убить. Никак нельзя. Феликс говорил, что в своей функции я неуязвим. А я уже дома, я уже в башне, я таможенник…

Почему именно таможенник?

Дурацкая мысль перед смертью. Но она стала тем кусочком жизни, за который я судорожно уцепился. Почему именно таможенник? Кто выбрал мне эту судьбу — и зачем?

Я не хочу умирать, не зная ответ. Я не собираюсь никому мстить. Я не могу все исправить и всех победить. Но я хотя бы хочу знать свою судьбу. Я должен выжить.

«Не получится», — шепнула темнота. «Не страдай. Закрой глаза. Скажи себе — „я умираю“. Скажи и закрой глаза. Все это не важно. Все это осталось в прошлой жизни. Все это осталось в жизни. Усни».

— Хрен там… — просипел я, глядя на вращающуюся винтом, расплывающуюся лестницу. — Хренушки.

Сердце стучит. Легкие дышат. Мозг не умер.

Я в своей функции. Я при исполнении. Меня так просто не убьешь. Не знаю, как все это работает, но если раны заживают бесследно, то заживет и эта рана.

Кровотечение должно прекратиться. Первое — перестать терять кровь. Все, что уже выплеснулось в брюшную полость… все надо очистить. Кровь и лимфу всосать через слизистые, очистить и запустить в большой круг кровообращения. Ошметки тканей, содержимое кишечника… все это удалить. Позвонки должны восстановиться. Спинной мозг — срастись. Кишечник — восстановить целостность. Мочевой пузырь — вырасти заново. Почки — регенерировать.

Где-то во мне мерзким хихикающим смехом зашелся в истерике умный мальчик Кирилл, папа которого работал врачом. Темнота ему одобрительно кивнула.

Да, я все понимаю. Ткани человеческого тела плохо регенерируют. А с такой скоростью, чтобы опередить разгорающийся во мне сепсис, не регенерирует вообще ничто.

Но я же функционал. Я почти военный. Таможенник должен быть готов вступить в схватку, получить очередь в упор и вернуться на рабочее место.

Значит, я должен справиться.

Потолок закрутился быстрее, в животе нарастал жар — и я позволил себе нырнуть в спасительные темные воды забвения.

В следующий раз я очнулся от жажды.

Бешено колотилось сердце. Тело пылало. В животе пульсировала боль. Отвратительная вонь забивала дыхание.