Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

примету… — Борис отвернул полу шинели, выставляя колено: без них, мол — Сами откуда?

— Гашунские. Из отряда Гаврилы Скибы. А зараз с-под Эркетинки. Вот натолкнулись на твоих… Мы им вчерась всыпали… Белякам. Под Курячим, хуторок поблизу. Теперь не рыпаются. На Зимовники метили. Царицынцы еще подсобили, Ивдн Тулак с отрядом.

— Что в Эркетиновской? Бой, видать?

— Какой уж там бой… Темнеют по бугру. Ваши, наверно… А беляки загородились пушками. Слышь, палют? Не примут они бой после вчерашнего. Все помыслы у них прорваться за чугунку. На Ериковский. На сальский мост не рискуют — там броневик Ивана Тулака да наши пушкари.

— Почему не на Дубовскую?

— А это одна сатана. Ериковский и Дубовская через путя. Станция Ремонтная.

— Не бывал в этих краях. Движения какие заметны у белых?

— Гуртуются у хуруля. Наверно, двинут. Ваши подопрут…

Локтева правильно понял. Обойдет Эркетиновскую. Верст с десяток — устанут кони. И времени в обрез.

— Удачно попались вы, гашунцы, — пряча бинокль, тоном приказа говорил Борис. — Указывайте балки, какими добирались до Попова. На перехват идем.

За час ходкой рыси по заснеженным балкам пробились к почтовому тракту из Ремонтной в дикие калмыцкие степи — на Джураки. Хурул вот. Верстах в трех позади синеют правобережные кручи Сала.

Из станицы выползал обоз. Огибая калмыцкую церковь, шли строем конники. До сотни, не больше. Оборвалось у Бориса сердце. Конечно, остатки. Охрана. Судорожно рвал крышку футляра от бинокля. Вдали, где дорога упирается в сальские кручи, возле садов какого-то хутора, темным лоскутом на белом гляделась колышущаяся колонна всадников и бричек.

— Ушла головка-то… Эхма! — сокрушенно вздохнул гашунец, тоже выставляясь из балки. — А ваши во-он…

— Ша-ашки-и!

Рубки не произошло. Ближние вскинули от неожиданности руки. Добрая половина крутнула поводья; бросив обоз, орудия, уходили целиной. Версты две гнал Борис буланого, утюжа взмыленные бока плетью. Глаза заливал едучий пот; протирал рукавом — видал, как легко, играючи отрываются кадеты. Позади жалкая горстка таких же настырных, как сам, еще нахлестывают уставших лошадей. Вся низина рябит.

Спрыгнул Борис из седла. С отчаяния, злости сорвал шапку; ткнувшись на колени, глотал снег, остужая горевшее нутро, набивал волосы, пазуху.

Подскочил «революционный атаман». Плясал под ним великолепный гнедой дончак, пенил серебряные мундштуки.

— Голубов, коня!.. Ушел, стервец… Попов! Настигну в Ремонтной… Там — наши… На станции. Попридержут. Раскрою черепок…

— Остынь, Думенко… — недовольно кривился Голубов, окидывая взглядом собиравшихся казаков. — Почему ты оказался здесь?

— Коня, Голубов… Свежую сотню. Изрублю! Уйдут за Дон, сволочи! Тогда?!

— Ты нарушил приказ…

— Преследовать, Голубов, преследовать… Конь мокрый мой. Твой сухой.

— Молча-ать! — взвился войсковой старшина, хватаясь за кобуру. — Именем ррреволюции!..

Глаза Думенко отрезвели. Подобрал втоптанную шапку; выколачиая черенком нарядной плети из нее снег, на диво мирно, с укором высказал:

— Вон каким голосом, ваше благородие… Я тоже от этого имени башку свою под кадетские пули подставляю…

Мирный жест, каким Думенко вытряхивал шапку, или казаки, сбившиеся за его спиной, но Голубов не договорил, не опорожнил и кобуру. Усмехался однобоко, трепля гриву взыгравшего дончака.

— Думенко, погорячились… Победителя не судят! Собирай своих казаков. В станице кухни отдымились. А Попов — черт с ним! Не в Ремонтной, так на Дону свяжут…

— Нет, Голубов… Хватит! По горло я навоевался с тобой… Пойду хату свою, семью защищать. Попов придет туда… Обещаю тебе, Голубов, достану его волчьего загривка. Нонешнее не забуду.

В ночь Думенко, отколов своих казачинцев, увел их домой. Оставшуюся половину Веселовской сотни возглавил его хуторец Ванька Киричков.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Ветер переменился к рассвету. Пахнуло с теплого края; повалил лопушистый снег. До утра укутал выветренную зябь по склонам бугров, залепил соломенные и земляные крыши хат, сровнял выскольженные колеи дорог. Низкое, серое и гладкое, будто из камня, небо заворочалось, заклубилось. В прорехах зари уже пробивались снопы предвесеннего света. Заслезились стекла окон, дым из труб давило к крышам. Радуясь оттепели, высыпали из стрех конющен воробьи, обсели почерневшие от мокре-ти ветви тополя.

В первый же день после возвращения Думенко из Великокняжеской в сумерки все оружие снесли к нему в хату. Трофей набрался богатый: более сотни винтовок, четыре ящика с патронами. Кое-кто из отчаянных обзавелись наганом; у иных болтались поверх ватников казачьи шашки.

До полуночи осматривали и прилаживали винтовки; все честь по чести; с набором инструментов в тайнике приклада, со штыком и шомполом. К каждой винтовке — по три обоймы.

Сбор назначили на утро. Пока одни возились в хате с оружием, другие разбежались по хутору — оповещали. Записались почти все служивые и парни восемнадцатидевятнадцати лет. По настоянию Красносельского в список ввели и казаков, кои припрятались и не пошли с Веселовской сотней в погоню за офицерским отрядом Гни-лорыбова. Таких набралось пятеро, среди них и Ефрем Попов, хорунжий.