Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - Марк Ефетов

— Володя! — крикнула из комнаты Галина Фёдоровна. — Сейчас же иди домой? Слышишь?!

В это время Ольга Олеговна скрылась за своей дверью, и Володя услышал, как щёлкнул замок, — она заперлась.

Володя вернулся к себе, не поглядев на стол, где мать приготовляла еду, кое-как разделся и бросился на кровать.

Теперь он знал, что надо было ответить: сказать, что она дрянь, бездельница, что она ждёт фашистов, чтобы вместе с ними издеваться над честными людьми, вешать их, истязать, а сама при этом хочет жить за счёт других, как паук, как трутень. Он должен был сказать, что презирает её, ненавидит — у, как ненавидит! А отец его честный человек, честный солдат…

Но Володя знал, что начни только — и он не сможет остановиться. Он бы её… А мама? И без того мама кругом в бедах. Если бы ко всему и этот скандал, она бы не вынесла.

И ещё вспомнилось папино: «Дать себе волю легче, чем сдержаться».

Володя натянул на голову одеяло, как делал всегда, когда хотел сразу уснуть. Но сон убегал от него. Может быть, он и засыпал, но всё время видел во сне Ольгу Олеговну с улыбающимися глазами, которые ширились, ширились и вырастали до величины точила. О разговоре с ней Володя не хотел говорить маме и не сказал. Но разве можно вычеркнуть из памяти самое страшное, что врезалось подобно кинжалу: «Найдётся твой отец. Только найдётся на той стороне».

И всё-таки самым страшным в ту ночь был не разговор с Ольгой Олеговной, хотя от разговора этого Володю стало знобить.

Но если с человеком происходит что-то страшное, тяжкое, непоправимое, всё остальное отходит на второй план.

Когда несколько часов тому назад Володя со смены вернулся домой, мама спросила:

— Вас не бомбили?

— Что значит — нас?

— Ну не прикидывайся! Я знаю, что наши зенитки сбили один самолёт где-то возле вашего завода. А этот бандит успел что-нибудь натворить?

— Не знаю, — сказал Володя, — я спать хочу.

И соврал. Он-то знал, что один шальной осколок от бомбы влетел в токарный цех и тяжело ранил Мишу. Останется ли он в живых? Этого Володе никто сказать не мог. Пойти к Мише домой он не решился.

И вот сейчас ночью, когда, как обычно, все страхи усиливаются, Володе вдруг увиделся Миша — бледный, обескровленный, порывисто дышащий. Володя не видел своего друга раненным, но представил себе его и подумал, что не имел права уходить с завода, должен был любой ценой пробиться в токарный цех, узнать всё о своём друге и помочь ему.

И снова страшная мысль: «А жив ли Миша?»

Гитлеровцы пристрелялись к заводу, хотя и был он замаскирован. В лесу что ни ночь ухали наши зенитки, от взрывов в некоторых цехах вылетали стёкла, сыпалась штукатурка. Но за время работы Володи на заводе это был первый случай, когда осколок бомбы попал в цех.

«Нет, нет, — успокаивал себя Володя. — Миша будет жить. Если бы он был безнадёжен, мне сказали бы об этом по-другому. А то Лисунов просто прогнал меня домой, сказал, чтобы я не лез в чужой цех, и ещё назвал меня малышом…» Но в тот день было не до обид.

А вот сейчас всё происшедшее представилось Володе каким-то очень страшным. Все мысли перемешались в какой-то дикой путанице. Володя вскочил и быстро оделся.

Натягивая ватник, он услышал какой-то шум в прихожей. Володя быстро обернулся и посмотрел, не проснулись ли мама и Наташа. Нет, слава богу, спят.

И снова что-то зашумело, зашуршало, задвигалось и застучало за дверью. Володя выскочил в прихожую и увидел Ольгу Олеговну. Она увязывала длинной верёвкой какие-то узлы и корзину. Увидев Володю, воскликнула:

— Ах, это ты?!

Володя молчал. Подумал: «Куда это она среди ночи?»

Он был отходчив, и злость на эту женщину уже не душила его. Просто у него было неприятное чувство, какое бывает, когда вдруг под ногами окажется жаба или прошмыгнёт гадюка. Володя хотел подойти к выходной двери, но Ольга Олеговна взяла его за рукав:

— Погоди, Володечка. Ну что ты так на меня окрысился?

— Оставьте! — Володя хотел высвободить свой рукав, но соседка держала его крепко.

— Ты погоди, погоди. Ведь всё равно на улице комендантский час. Вот и мне ещё ждать и ждать. Я что, разбудила тебя? Нечаянно так получилось, а хотела увязать всё это как можно тише…

Володя всё-таки высвободил свой рукав, но Ольга Олеговна и тут не пустила его, став у самой двери:

— Куда же ты, Володечка, тебя же патруль сцапает?..

— А вы куда?

— Я?! Нет, нет, я не уезжаю. И комната остаётся за мной. Я заявила домоуправу. Я просто на дачу. Там спокойнее. Наломаю веток, затоплю «буржуйку»…

Дальше Володя не слышал — он был уже на улице. «Дача, — думал он, — там спокойнее…» Она как-то говорила, что дача по Белорусской дороге. Какое же там спокойствие? Фронт совсем рядом. Передовая. А за ней немцы. Он как бы разговаривал сам с собой. Спрашивал и сам отвечал: «Зачем же она туда, к немцам?.. А вот и затем, что к немцам. К ним-то ей и надо… Ну и чёрт с ней… Не до неё теперь. Как там с Мишей?»

НА МЕСТО ДРУГА

Сейчас Володе было не до Ольги Олеговны. Он думал о том, как бы не встретить ночной патруль.

Под ногами поскрипывал белый наст, а вокруг была глушь и тишина, пустая снежно-лунная улица.

«Только бы не встретить ночной патруль», — думал Володя.

У него не было ночного пропуска, и он знал, что патруль неумолим: заберут до выяснения личности, а ему надо было сейчас, сегодня, немедля попасть на завод.

Ветер бросал ему в лицо твёрдый, колючий снег, холод бежал по ногам, по спине, залезал под ворот, кусал за уши, заставлял слезиться глаза. Но Володя как бы не ощущал этого. Он бежал. И такое безмолвие стояло вокруг, что мальчик слышал, как колотится сердце от страшной мысли о Мише и оттого ещё, что его может задержать патруль и он не только в эту ночь не попадёт на завод, но опоздает и к утренней смене, а то, может быть, его просто прогонят, скажут: «Куда пришёл? Это не твой цех. Иди-ка, откуда явился».

«Кто скажет? Лисунов. Не скажет он такое… А кто сказал: «А ну, малышня, марш домой! Теперь засекли — приметят ещё. Вас тут не хватало…» Лисунов сказал. Ну и что? А бомбёжки нет. И станок Мишкин стоит. И сам Лисунов там. Нет, он не прогонит…»

Володе всегда казалось, что если он когда-нибудь крепко полюбит, то обязательно какого-нибудь рыцаря, героя, а ведь полюбил обыкновенного человека.

Тяжела была в ту ночь дорога на завод. Электричка уже не ходила, а если бы и ходила, соваться в неё без ночного пропуска было рискованно.

Какую-то часть пути Володю подвезли на грузовике с налепленным на ветровое стекло пропуском. Бородатый шофёр показался Володе стариком. Шофёр этот Володю спросил только:

— Ночник?

— Ага, — сказал Володя. Он понял, что шофёр спрашивает о ночной смене.

Доехали до первых сосен, а дальше Володя пошёл пешком наискосок через лес. Шёл он быстро, не чувствуя времени, и дошёл как-то совсем неожиданно, вдруг.

Вот уже перед Володей широкие заводские ворота, раскрытая дверь проходной, и сквозь вторую дверь тамбура снежный двор.

«Как блестит снег под луной! — Володя прикрыл ладонью глаза, как козырьком. — Ну, прямо слепит. От луны никакое затемнение не поможет…»

Он шёл быстро, может быть, для того, чтобы согреться, а может быть, так, как обычно идут люди, когда они неудержимо стремятся к цели.

Его остановил окрик:

— Куда?

— В цех, дяденька.

— «Дяденька»?! Ты что, правилов не знаешь? Пропуск!

Володя отстегнул клапанчики телогрейки и достал из-за пазухи пропуск. При этом он подумал: «Сойдёт. Все мы тут одинаковые — в телогрейках и ушанках. И пропуска замасленные один к одному. А цифру эту «3» или там «1» не разобрать. Пройду».

Пока охранник в длиннополом тулупе разглядывал пропуск, Володе виделся цех, Мишкин станок — холодный и безжизненный. Вот он включает рубильник, станок оживает, резцы приближаются к бешено вертящемуся металлу — секунда, нет, доля секунды, и запел станок, пошла, завилась стружка, и всё отчётливее и отчётливее возникала форма снарядного стакана…

Эти мечты прервал охрипший голос охранника:

— Это куда ж ты собрался?

— В токарный.

— А пропуск суёшь в слесарный.

— Ага.

— «Ага»! В токарный пропуска при себе не носят. Ты што: места своего не знаешь? Или придурка из себя строишь? А?

— Дяденька!

— Какой я тебе дяденька? Вот мы сейчас посмотрим, что ты за птица.

Он вынул маленький свисток и только поднёс его ко рту, как забили зенитки.

Охранник прошмыгнул в дверь проходной и захлопнул её перед Володей.

И снова повторилось то, что уже не раз видел и слышал Володя: пунктиры трассирующих пуль, разрывы снарядов в небе, точно цветная капуста, слепящие кинжалы прожекторов, и в них серебристые комары-самолёты.

«Хоть бы один задымил, хоть бы один! — думал Володя. — Они же теперь будут бомбить прицельно. А там, в цехах, Лисунов и ещё сотни, а может быть, тысячи…»