Когда любовь была «санкюлотом» - Ги Бретон

Ей это без труда удалось, и простодушный юноша, присланный в Бордо, чтобы подогреть революционный пыл жителей города, тем же вечером оказался в постели Терезии, испытывая одновременно угрызения совести и восхищение.

Все дни своего пребывания в городе Жюльен приходил в особняк бывшей маркизы, и любовница проконсула, чья эротическая фантазия была необычайно богата, окончательно покорила его.

Окончательно подчинив себе молодого республиканца, Терезия, не чувствовавшая себя в безопасности после отъезда Тальена, предложила Жюльену бежать с ней в Америку.

Жюльен был чистым республиканцем. «Изысканные удовольствия, которые дарила ему Терезия, не заставили его забыть о долге» [116]. Он сделал вид, что согласен бежать, но поспешил отправить в Париж донос на свою любовницу. Послушаем, как описывает эту ситуацию. Сенар: «Этот *** [117] отослал в Комитет общественной безопасности копию письма проститутки Кабаррус, в котором она предлагала ему отправиться вместе с ней в Северную Америку, мотивируя это тем, что хочет скрыться от скомпрометировавшего ее Тальена; она обещала разделить с Жюльеном состояние, говоря, что денег вполне хватит на двоих».

Узнав об этой попытке «соблазнения чиновника», Робеспьер пришел в бешенство. Гражданка Кабаррус давно раздражала его. Неподкупный прекрасно знал, что именно эта женщина изменила характер Тальена, ему доносили, что она превращает Изабо и Лакомба в кротких ягнят, что самые жестокие депутаты Конвента попадают под ее влияние. Он решил покончить с этой опасной для революции женщиной.

Но как поступить? Арестовать ее в Бордо? В этом городе у Терезии слишком много друзей, любовников и защитников…

Чтобы бросить ее в тюрьму, а потом казнить, необходимо было выманить бывшую маркизу в Париж. Но как это сделать?

Робеспьер долго раздумывал и наконец нашел способ. 27 жерминаля года II (16 апреля 1794 года) он составил и опубликовал закон, изгоняющий всех бывших аристократов из приморских и пограничных городов, мотивировав это тем, что «все лица, подпадающие под действие этого закона, могут тайно способствовать роялистским заговорам, направляемым из-за рубежа».

Терезия, бывшая маркиза де Фонтене, вынуждена была немедленно покинуть Бордо.

Ее сопровождал молодой любовник. Ему было четырнадцать лет, звали его Жан Гери. Этот мальчик отдавал Терезии все свои юношеские силы и любовный пял, стараясь успокоить зуд, «возникавший в ее „корзиночке“ на ухабах и рытвинах дороги»…

Они отправились в Орлеан. В нескольких лье от Блуа случилось маленькое забавное происшествие, которое повлияет на будущее молодой женщины. Луи Соноле пишет: «У городка Шоссе-Сен-Виктор необходимо было сменить лошадей. Выйдя на минутку из дилижанса, Терезия уселась на поперечную перекладину большого придорожного креста, как раз на высоте роста мужчины. За ней наблюдал какой-то молодой человек, очарованный ее красотой и грацией. В конце концов он подошел к прелестной путешественнице и спросил со всей учтивостью, не хочет ли она освежиться. Этот молодой человек был графом Жозефом де Караманом, его отец, маркиз де Караман, владел Менарским замком, его поместье было одним из самых богатых в провинции. Беглянка приняла учтивое предложение графа. Одиннадцать лет спустя она выйдет за него замуж, и в честь их первой встречи будет установлен большой красивый крест»

Остановившись на несколько дней в Орлеане, гражданка Кабаррус и ее юный любовник 20 мая прибыли в Париж.

Робеспьер от радости потирал руки. Наконец-то ненавистная женщина была в его власти.

Не теряя ни минуты, он принял следующее постановление: «Комитет общественного спасения арестует некую Кабаррус, дочь испанского банкира, жену гражданина Фонтене, бывшего советника парижского парламента. Она должна быть немедленно заключена под стражу, а ее бумаги опечатаны. Молодой человек, живущий с ней, а также все те, кто окажется в доме, должны быть задержаны».

Несколько дней спустя Терезия оказалась в тюрьме Птит Форс.

Робеспьер решил, что навсегда избавился от «опасной самки». На самом же деле он подписал смертный приговор революции…

Пока Терезия дрожала от страха в тюремной камере (заключение в тюрьму в мае 1794 года было первым шагом к гильотине), Тальен всеми возможными и невозможными средствами пытался защитить себя от гнева Робеспьера.

В течение всего июня он встречался с друзьями и единомышленниками, пустил в ход все связи и наконец 21 июня добился победы, на которую почти не надеялся. Несмотря на то, что он находился под подозрением, его избрали на две недели председательствующим Конвента.

Робеспьер взбесился. Имея в руках доклад Жюльена, свидетельствующий о злоупотреблениях бывшего проконсула, он решил ответить на ловкость силой. С трибуны Конвента он произнес резкую речь, в которой обвинил Тальена в том, что тот позорит Комитет общественного спасения.

Любовник Терезии уже чувствовал себя в руках палача. Бледный и растерянный, он вернулся домой и дрожащей рукой написал письмо своему противнику. Вечером, не получив ответа, он смело отправился домой к Робеспьеру. Мы не знаем, как проходила эта встреча, но легко можем себе это представить, прочитав воспоминания Барраса, который тоже навещал «прелестного» якобинца.

«Робеспьер встретил нас стоя; на нем было некое подобие рубахи-пеньюара — его парикмахер только что закончил причесывать и пудрить ему волосы. Он был без очков, и на лице, мертвенно-бледном от пудры и природной злобности, мы увидели два тусклых глаза.

Эти глаза пристально посмотрели на нас, как будто удивляясь нашему появлению. Мы поздоровались с ним очень просто, как это было принято в то время.

Он не ответил и, повернувшись к зеркалу, взял туалетный нож и принялся счищать с лица остатки пудры. стараясь не повредить прическу. Потом он снял с плеч пеньюар и небрежно бросил его на стул рядом с нами, как будто намеренно стараясь испачкать нам одежду и совершенно не обращая на нас внимания.

Он умылся в каком-то жалком тазике, почистил зубы, несколько раз сплюнул на пол у наших ног, подобно Потемкину, который никогда не отворачивался в сторону и мог плюнуть прямо в лицо человеку, оказавшемуся у него на пути.

Закончив, Робеспьер продолжал игнорировать нас. Он остался стоять и не предложил сесть нам. Я никогда не видел, чтобы человек был так похож на ледяную мраморную статую или мертвеца в могиле…

Вот так прошла наша встреча с Робеспьером, которую я даже не могу назвать беседой — ведь он не раскрыл рта. Он только все сильнее поджимал свои и без того узкие губы, между которыми проступала желтая лена».