Наследники Фауста - Елена Клещенко

Что сказать об этом полете? Ведьмаки, разъезжающие на метлах, мне бы позавидовали, но сам я временами думал, что лучше бы конь, пусть самый злой и норовистый, чем тряпка, подбитая мехом. Дядюшка не дождался от меня мольбы о пощаде, но было-таки жутко, когда я сопоставлял расстояние до земли с толщиной мягкой ткани, которая шевелилась под нами при каждом движении. Звездная ночь хоть и черна, но не беспросветна, и я видел, как плывет и скользит под нами земля, как мелькают, будто поток крупы из рваного мешка, проплешины полей среди темной шкуры лесов, белесые дороги и блестящие реки. Города были похожи на кострища, в которых никак не могут угаснуть последние искры. Что касается звезд, то они стояли почти неподвижно, еще огромнее, чем на земле. Августовская ночь вступила во вторую свою половину, и мы мчались на запад, обгоняя ее. Одной рукой я держался за пояс нечистого — плащ был столь мал, что мы сидели чуть ли не в обнимку, — другой отирал слезы, выступившие от ветра. Нечистый не интересовался звездами: он держал на коленях магический кристалл и неотрывно глядел в него, может быть, направляя наше движение. Ауэрхан теплым клубком свернулся у меня на груди.

Наконец впереди воздвигся знакомый двойной шпиль, но тут же пропал из виду, ибо плащ пошел вниз. От земли пахнуло теплом и палыми листьями; пошатываясь, с шумом в ушах я ступил на дорогу — должно быть, милях в пятнадцати от города.

— Дальше сам пойдешь.

— Ох и жаден ты, возница. Довез бы до стены?

— Два часа до рассвета, — ухмыльнулся черт. — Исполнить бы твою просьбу, глядишь, найдется доброхот, расскажет кому следует, что доктор медицины летает в небесах подобно нетопырю, да препроводят тебя в узилище… Хотя в тюрьму ты так и так попадешь, рано или поздно, но к чему торопить события?!

— Верно, беру назад свои попреки. Дойду пешком.

— Кольцо. Где эта тварь?!

Нечистый, похоже, испугался, что я выбросил по дороге обезьяну вместе с кольцом.

— Мирно спит. — Я вытащил из-за пазухи Ауэрхана, чему тот совершенно не обрадовался. Так зол он был, что мена состоялась лишь после того, как на свет снова явился крупный алмаз.

— По хозяину и скотина — такая же сволочь, — проворчал Дядюшка. — Прощай, Вагнер.

Я попрощаться не успел: он попросту исчез, как исчезает лопнувший пузырь или вспышка пламени. Видно, мое общество ему вконец опротивело, как и мне — его.

К утру будешь дома, сказал я себе и зашагал по дороге. Усталости как не бывало — все, что творилось вокруг меня в этот утренний час, было прекрасней самого прекрасного, превыше музыки и слов — сказать иначе, все видимое и слышимое было словом и музыкой, чем-то разумным и внятным. Бледный свет у восточного горизонта, хруст камешков под ногами, одинокий крик ночной птицы, меркнущие звезды в небесах — все казалось отзвуками божественного Слова, а может быть, только именем, тем самым, которое вполголоса твердил я; тем самым, которое нынче выводит мое перо. Мария. Мария. Жизнь моя, мог ли я предвидеть.

Дорога шла под гору, и скоро справа и слева к ней подошли заборы городского предместья. Здесь были сады: прямо передо мной огромное яблоко сорвалось с ветки, свисавшей через ограду, звучно ударилось о земную сферу. Я поднял его, посеребренное холодной мелкой росой, с промоиной на том месте, где оно упало в траву. Хотел откусить, но передумал и положил в мешок. Должен ведь я ее чем-то задобрить, бессовестный обманщик, покинувший любимую на две долгих недели. Может быть, застану ее спящей, будто и не уходил. Положу яблоко на подушку… Впереди снова показались ратуша и собор. Я прибавил шагу.

Теперь же напишу о том, как рухнули мои надежды; о том, до чего слеп и глух я был: даже заметив у городских ворот отряд стражников, не почуял своей погибели, а только подосадовал на возможную задержку. Даже увидев, как из-за их спин выходит знакомая долговязая фигура; как дружище Хельмут вышагивает поперек дороги, заложив руки за спину и встряхивая лошадиной гривой, я лишь подумал: неймется падальщику, в такую рань и уже в трудах неправедных, и не сплюнуть ли через плечо, ведь не к добру такие встречи… Тут он повернулся, поймал мой взгляд, и я понял, что впрямь не к добру.

— Доброго утра тебе, Кристоф, — сказал он, и все было по-прежнему: монашеская умеренность голоса, легкая укоризна, призывающая заглянуть в глубины своей души даже того, кто ни в чем не виноват, и трогательное обращение по имени. К товарищу по нелегкому труду во имя Господа нашего.

— И тебе, — я попытался миновать его, как все преступники, обманывая мнимым равнодушием более себя, чем их. Но он заступил мне путь.

— Ты женился, я слышал.

— Это так.

— Поздравляю.

— Благодарю. (Чтоб ты сдох, чего же тебе надо?!)

— Прости, что посягаю на твое время, но у нас возникла насущная надобность побеседовать с тобой.

— Вот как. О чем же?

— Следуй за мной, и все узнаешь.

— Прямо сейчас?..

— Разумеется.

— У меня важное дело в городе. Я должен сказать моей жене кое о чем… что очень важно для меня… для моих дел…

Я сбился, ибо, слушая свой лепет, понял, что моими устами сейчас говорят его бесчисленные жертвы. Те, кто просил отсрочки, цеплялся за эфемерную надежду, будто бы скрытую в его доброжелательном тоне, ссылался на вздорные обстоятельства, отталкивая подступающий ужас… Наши вопросы и ответы были заранее известны нам обоим, словно мы были детьми и забавлялись игрой. И ответ был знакомым.

— Мы не задержим тебя надолго. Скорее всего, что нет.

Я опустил глаза, чтобы взглядом себя не выдать. Воистину, смерть и кредиторы никогда не приходят вовремя. Я знал, что рано или поздно придется расплачиваться: сколько веревочке не виться, а концу быть. Но почему именно сейчас? Что за дьявольские козни заставили его именно сегодня обратиться к моему ничтожеству?.. Вопрошающий сам себе да ответит: дьявольские козни. Дядюшка не посрамил медлительностью свой цех, и это его месть за проигрыш и унижения. Вот оно как.

— Вязать его, ваш-милость? — спросил стражник.

— Пока не надо, пока не надо, — промурлыкал дружище Хельмут, снисходительно улыбаясь ретивости и наивности простеца.

Договор сожжен, и это главное, повторял я про себя, проходя в ворота. Договор сожжен, я защитил тебя, прости, что не приду. Но сердце мое обливалось кровью, и в ушах звучал голос Хельмута: «Ты женился, я слышал». Только тронь ее, старая сволочь. Только тронь… Я волен был расточать бессильные угрозы, но, совладав с силами ада, что я мог против их наместников на земле?! Одно: сдерживать крик и слезы. Хотя бы до той поры, пока сдержанность не станет бесполезной и невозможной.