Голод. Одержимые - Любовь Попова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только, видимо, не одну меня так сильно вставило, ибо я чувствую, как он кончает внутри меня, заполняет ртутью, заглушив хриплый стон в шею.
Но я не оставляю его в покое, еще долго мучаю, желая, чтобы в этот день он выжал из себя все. Был диким, необузданным и страстным.
Но Макар чувствует мое настроение и четвертый заход напрочь отвергает. Но прежде доводит меня до края, до той самой точки, когда не кончить кажется хуже смерти.
Пальцы резко выходят из меня, сжимают горло, и слышу сквозь пелену похоти требование:
— Говори, что случилось.
Случилось. Случилось.
Открываю глаза, страшусь его реакции и ныряю с места в карьер.
— У нас будет ребенок, срок три месяца, — говорю почти не дыша, со страхом ожидая его реакции, и гнев в его глазах меня злит.
— Ну что!? Опять не веришь?
— Ты, тварь такая, вынудила меня себя трахнуть, зная, что уже носишь нашего пацана?
Облегченно смеюсь, чувствуя, как по телу растекается счастье. Еще неизвестно кто это будет.
И никакой оргазм не сравниться.
Два года.
Почти два с половиной года у нас не получалось. Мы не говорили об этом. В какой-то момент я даже смирилась.
У нас было дело, друзья, мы, и желание найти Аленку. Что еще надо?
Но узнав с утра, что я все-таки смогу стать мамой, жизнь сразу заиграла другими красками. И теперь, когда Макар ругается за то, что секс мог повредить ребенку, счастье становится безмерным.
Ослепительным. Душераздирающим.
И я со смехом откидываюсь на подушки, пока Макар ворчит:
— А если он все видел, как я потом буду смотреть ему в глаза.
Потом внимательно рассматривает мой живот.
— Когда он станет большим?
— Через пару месяцев.
— Станешь уткой, — хохочет он и надувает щеки, а я смеюсь, тяну его на себя и зарываюсь в родные объятия. Спать хочется.
— Твоей самой любимой уточкой. Ты наймешь финансиста?
— Да, — после паузы бурчит Макар. — И детективам придется доплатить. Теперь за Аленой мы точно не поедем.
* * * Шесть месяцев спустя * * *
Роды — это личный, женский ад.
Боль от плетей даже близко не похожа на то, когда агония последних схваток охватывает все тело.
И помощи ждать неоткуда.
Таз узкий, малыш почти четыре килограмма. Обезболивание нельзя, сама родить не смогу.
И Макар рядом бледнее некуда, только терпит, когда сжимаю руку и, сжимая челюсть, терплю очередную схватку. Они все чаще. Я почти без сил.
Я конечно была на родах, многих детей приняла сама, но никогда даже представить не могла, что это настолько больно.
А малыш уже просится наружу, а Дамира рычит и делает все, чтобы огромная темная головка вышла без задержек.
Время на считанные секунды.
Я сжимаю зубы и даже глоток воздуха сделать не могу.
— Не могу, — почти сдаюсь я, но Макар тут как тут. Злится. Беспокоится, но сделать ничего не может.
И я не могу. Потому что от боли почти теряю рассудок, а следом сознание. Почти теряю…
Врачи уже обсуждают другие пути, но Макара это не устраивает. Макар не принимает легких решений. Он все делает до конца. Пятерней хватает меня за волосы, сдавливает и рычит в лицо:
— Ты ох*ела, Черкашина? А ну роди нам пацана! Разве мы не заслужили? Разве не прошли через ад, чтобы получить счастье!?
Он прав, конечно, прав, но как же больно.
— Ну же… — ревет он и ударяет головой о кушетку, приводя в состояние готовности все мои чувства.
Втягиваю воздух рывком, смотрю в злые, обеспокоенные глаза и с шумным шипением даю возможность малышу увидеть свет. Выталкиваю из себя голову, а следом тельце. Пронзительный крик и тело наполняется облегчением и такой непомерной любовью, что жила во мне столько времени, словно только подготавливая. Потому что никогда, никогда раньше я не испытывала столько внутреннего тепла и света, никогда мое сердце не казалось мне настолько большим.
И тело, больше не содрогавшееся от боли, пело. Руки сами потянулись к малышу, и мне всего на миг приложили его к груди. Всего на миг, но и этого было достаточно, чтобы я ощутила единение с этим крошечным комочком жизни. Моим сыночком. Часть нашей с Макаром одержимой любви.
— Я же говорил — пацан, — слышу над собой хриплый голос Макара и вижу, как он быстро стер с щеки влагу.
Правильно.
Мужчинам не престало плакать, за него поплачет тот, кого мы так долго ждали.
И спустя два часа, личная палата в лучшей клинике Москвы заполняется гостями. Они смотрят на младенца, но при этом почти не дышат.
— Черкашин, — давится смехом Захар. — Он точно твой. Такой же вечно недовольный.
— Твою рожу над собой видит, чему ему радоваться? — чуть отталкивает Макар парня в сторону, и мы с Катей переглядываемся.
Она еще не говорила своим мужчинам, что ждет ребенка. На вопрос от кого, она беспечно пожимала плечами и шутила, что этот вопрос, как и многие другие, она оставит решать лучшим друзьям, которые землю рыли, но смогли оба на ней жениться.
Остальные гости почти не говорят, только целуют меня в щеку и обещают по выписке закатить шумную вечеринку. Паша тихонько рассказывает, что кажется влюбился. И это не парень.
На мой удивленный взгляд он только таинственно улыбается.
Даша долго держит свою голову на моем плече и почти не говорит, глаза веселые, но я знаю, что в ее сердце до сих пор кинжал от поступка Марка и Кирилла Синицыных. Все-таки какие мужики глупцы, порой не понимают, что своими косяками обкрадывают в первую очередь сами себя.
И вот спустя еще пятнадцать минут прощания мы снова остаемся втроем, и Боря плачет, напоминая, что ему не
