Голод. Одержимые - Любовь Попова

его тела опаляет и плавит, а просить остановиться я точно не стану. Мне мало. Мне всегда его мало.

Только, видимо, не одну меня так сильно вставило, ибо я чувствую, как он кончает внутри меня, заполняет ртутью, заглушив хриплый стон в шею.

Но я не оставляю его в покое, еще долго мучаю, желая, чтобы в этот день он выжал из себя все. Был диким, необузданным и страстным.

Но Макар чувствует мое настроение и четвертый заход напрочь отвергает. Но прежде доводит меня до края, до той самой точки, когда не кончить кажется хуже смерти.

Пальцы резко выходят из меня, сжимают горло, и слышу сквозь пелену похоти требование:

— Говори, что случилось.

Случилось. Случилось.

Открываю глаза, страшусь его реакции и ныряю с места в карьер.

— У нас будет ребенок, срок три месяца, — говорю почти не дыша, со страхом ожидая его реакции, и гнев в его глазах меня злит.

— Ну что!? Опять не веришь?

— Ты, тварь такая, вынудила меня себя трахнуть, зная, что уже носишь нашего пацана?

Облегченно смеюсь, чувствуя, как по телу растекается счастье. Еще неизвестно кто это будет.

И никакой оргазм не сравниться.

Два года.

Почти два с половиной года у нас не получалось. Мы не говорили об этом. В какой-то момент я даже смирилась.

У нас было дело, друзья, мы, и желание найти Аленку. Что еще надо?

Но узнав с утра, что я все-таки смогу стать мамой, жизнь сразу заиграла другими красками. И теперь, когда Макар ругается за то, что секс мог повредить ребенку, счастье становится безмерным.

Ослепительным. Душераздирающим.

И я со смехом откидываюсь на подушки, пока Макар ворчит:

— А если он все видел, как я потом буду смотреть ему в глаза.

Потом внимательно рассматривает мой живот.

— Когда он станет большим?

— Через пару месяцев.

— Станешь уткой, — хохочет он и надувает щеки, а я смеюсь, тяну его на себя и зарываюсь в родные объятия. Спать хочется.

— Твоей самой любимой уточкой. Ты наймешь финансиста?

— Да, — после паузы бурчит Макар. — И детективам придется доплатить. Теперь за Аленой мы точно не поедем.

* * * Шесть месяцев спустя * * *

Роды — это личный, женский ад.

Боль от плетей даже близко не похожа на то, когда агония последних схваток охватывает все тело.

И помощи ждать неоткуда.

Таз узкий, малыш почти четыре килограмма. Обезболивание нельзя, сама родить не смогу.

И Макар рядом бледнее некуда, только терпит, когда сжимаю руку и, сжимая челюсть, терплю очередную схватку. Они все чаще. Я почти без сил.

Я конечно была на родах, многих детей приняла сама, но никогда даже представить не могла, что это настолько больно.

А малыш уже просится наружу, а Дамира рычит и делает все, чтобы огромная темная головка вышла без задержек.

Время на считанные секунды.

Я сжимаю зубы и даже глоток воздуха сделать не могу.

— Не могу, — почти сдаюсь я, но Макар тут как тут. Злится. Беспокоится, но сделать ничего не может.

И я не могу. Потому что от боли почти теряю рассудок, а следом сознание. Почти теряю…

Врачи уже обсуждают другие пути, но Макара это не устраивает. Макар не принимает легких решений. Он все делает до конца. Пятерней хватает меня за волосы, сдавливает и рычит в лицо:

— Ты ох*ела, Черкашина? А ну роди нам пацана! Разве мы не заслужили? Разве не прошли через ад, чтобы получить счастье!?

Он прав, конечно, прав, но как же больно.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌— Ну же… — ревет он и ударяет головой о кушетку, приводя в состояние готовности все мои чувства.

Втягиваю воздух рывком, смотрю в злые, обеспокоенные глаза и с шумным шипением даю возможность малышу увидеть свет. Выталкиваю из себя голову, а следом тельце. Пронзительный крик и тело наполняется облегчением и такой непомерной любовью, что жила во мне столько времени, словно только подготавливая. Потому что никогда, никогда раньше я не испытывала столько внутреннего тепла и света, никогда мое сердце не казалось мне настолько большим.

И тело, больше не содрогавшееся от боли, пело. Руки сами потянулись к малышу, и мне всего на миг приложили его к груди. Всего на миг, но и этого было достаточно, чтобы я ощутила единение с этим крошечным комочком жизни. Моим сыночком. Часть нашей с Макаром одержимой любви.

— Я же говорил — пацан, — слышу над собой хриплый голос Макара и вижу, как он быстро стер с щеки влагу.

Правильно.

Мужчинам не престало плакать, за него поплачет тот, кого мы так долго ждали.

И спустя два часа, личная палата в лучшей клинике Москвы заполняется гостями. Они смотрят на младенца, но при этом почти не дышат.

— Черкашин, — давится смехом Захар. — Он точно твой. Такой же вечно недовольный.

— Твою рожу над собой видит, чему ему радоваться? — чуть отталкивает Макар парня в сторону, и мы с Катей переглядываемся.

Она еще не говорила своим мужчинам, что ждет ребенка. На вопрос от кого, она беспечно пожимала плечами и шутила, что этот вопрос, как и многие другие, она оставит решать лучшим друзьям, которые землю рыли, но смогли оба на ней жениться.

Остальные гости почти не говорят, только целуют меня в щеку и обещают по выписке закатить шумную вечеринку. Паша тихонько рассказывает, что кажется влюбился. И это не парень.

На мой удивленный взгляд он только таинственно улыбается.

Даша долго держит свою голову на моем плече и почти не говорит, глаза веселые, но я знаю, что в ее сердце до сих пор кинжал от поступка Марка и Кирилла Синицыных. Все-таки какие мужики глупцы, порой не понимают, что своими косяками обкрадывают в первую очередь сами себя.

И вот спустя еще пятнадцать минут прощания мы снова остаемся втроем, и Боря плачет, напоминая, что ему не