200 километров до суда... Четыре повести - Лидия Вакуловская

Если уверен в себе… А она, уверена она в себе? Когда-то на практике она оперировала больного с аппендицитом. Но рядом были ведущий хирург, операционная сестра…

Юля стояла у печки в пальто, в валенках, в рукавицах. Печка была холодной. Последний мешок угля, который наскребли в дровнике, она распорядилась отнести в палату. Сейчас от угля осталась половина. Хорошо, если хватит до утра.

…Через несколько часов после того как перестали топить печку, в комнате не осталось и признаков тепла. На столе стояла кружка с водой. Сейчас в ней лед. В чернильницу была воткнута ручка — ее уже не выдернешь. Спичечная коробка примерзла к подоконнику. Шкаф покрылся изморозью.

Раздеться и лечь в постель невозможно. Для этого нужно снять пальто, валенки, а снять их тоже невозможно.

«Завтра так же холодно будет в палате…»

Палата — единственная комната в доме, где сейчас тепло. Там можно сбросить пальто и платок, даже можно устроиться на ночь на свободной койке. Но Юля не пойдет туда. Не пойдет, потому что больше не может выдерживать взгляд прораба Акинфова. Стоило ей зайти в палату, как прораб поднимал на нее глаза. И молча смотрел минуту, другую. Так смотрят только на преступника.

Когда стало ясно, что самолета не будет, он спросил:

— Значит, вы, — он сознательно нажал на «вы», — сделаете операцию?

— Еще есть время, подождем, — ответила она, стараясь быть спокойной.

Взгляд Акинфова стал тяжелым.

— Сколько вам лет? — спросил он.

Она ответила.

— В сорок втором, в партизанах, разведчику разорвало миной ногу. Началась гангрена. Я сделал ему операцию: обыкновенной ножовкой отпилил ступню. Парень остался жив. Тогда мне было двадцать — на пять лет меньше, чем вам.

— Все могло кончиться иначе, — сказала она.

— Возможно, — ответил Акинфов. — Я это знал, хотя и не был врачом.

После этого она еще несколько раз заходила в палату. Иногда Люся, услышав шаги, открывала глаза. Как и раньше, пыталась улыбнуться.

К вечеру Люсе стало лучше — обманчивое утешение, вызванное частыми уколами. Этого могли не понимать Люся и Акинфов, но она знала: ждать можно только до завтра. Завтра нужна операция: утром, самое позднее — днем. Завтра вечером, возможно, будет уже поздно…

«Что делать?..» — в сотый раз мучительно спрашивала себя Юля.

Кто-то вышел из палаты в коридор.

«Сестра, — решила Юля. — Наверное, за мной…» Она пошла к двери и столкнулась на пороге с Акинфовым. Юля отступила назад, позволяя ему войти в комнату. Возможно, ей показалось, будто на лице прораба мелькнуло недоумение: то ли от того, что она так одета, то ли его удивил иней, покрывший все вещи. Но в следующую секунду лицо Акинфова снова стало непроницаемо-жестким.

— Где в этом поселке уголь свален? — спросил он ее.

Юля сразу догадалась о его намерении. И все-таки она зачем-то уточнила:

— Вы хотите идти за углем? В пургу и среди ночи?

Акинфов не пощадил ее:

— Когда заведующий оставляет больницу без топлива, его надо доставать другим.

Юля почувствовала, что ее охватывает злость. Что он, собственно, хочет от нее? В чем он пытается ее обвинить. И по какому праву он так разговаривает с нею?

— Уголь свален на берегу моря. От больницы — четыреста метров. Если пурга не собьет вас прямо у дома и если вы найдете дорогу — принесете. Да, сперва его надо отколоть от глыбы. В хорошее время на это уходит два-три часа. Лома у меня нет.

— Вы думаете…

— Думаю, — решительно перебила она, — что вы никуда не пойдете. По крайней мере до утра…

Кажется, в его глазах мелькнуло прежнее удивление. Мелькнуло и пропало.

— Честно говоря, — сказал он после паузы, жестко выговаривая слова, — я бы не сидел здесь на вашем месте. Залезть в нору и не показывать носа — мало радости для вас и для других.

Он повернулся и ушел. Так же неторопливо, грузно ступая…

Пусть идет! Пусть думает, что хочет! Она не собирается ничего ему доказывать!.. И какие она может привести доказательства! Сказать ему, что ее уважают в поселке? А уважают ли? Ведь всякое уважение — вещь относительная! Крикнуть ему, что он врет — она не сидит, прикованная к больнице!.. Но разве ее выезды в тундру такая уж великая заслуга? Будь на ее месте другой врач, он сделал бы то же самое.

Когда в бригаде умирала роженица, другой точно так же пошел бы к ней. Другой, возможно, не так бы, как она, изнемог, переходя через сопки, чтобы попасть к больной. Другой тоже спас бы женщину…

Что ему скажешь, этому прорабу, если он прав?..

Юля присела на кровать, беспомощно опустила руки. В комнате стало еще холоднее. Снег свободно проникал через трубу в печку, сыпался на пол из поддувала. «Взг-взг-взг», — визжала под окном пурга. «У-у-у-у-о-о-х», — стонало на крыше.

Воротник пальто у подбородка покрылся льдинками — от теплого воздуха.

Юля провела варежкой по воротнику, льдинки не отставали. Она оторвала одну льдинку вместе с комочком меха, положила на стол. Оторвала еще одну льдинку, еще…

«Что делать?! Что дел…»

Она выщипывала с воротника кусочки меха с дрожащими на концах крохотными льдинками, аккуратно складывала их на столе: одну к другой, одну к другой. Потом открыла шкаф, из стопки книг взяла одну. Посмотрела оглавление. Раздел «Хирургия брюшной полости» начинался на 145-й странице.

Часы показывали три ночи, когда она поднялась и пошла в палату.

Люся спала. Даже при скупом свете лампочки, забранной в оранжевый колпак, было видно, как бледно лицо девушки. Ни кровинки не было в лице. Одеяло на груди лежало неподвижно, будто и не дышит под ним человек.

Акинфов покинул свое обычное место: сидит перед открытой дверцей печки на перевернутой табуретке. Локти уперлись в колени, широченные ладони подпирают лицо. Он повернул к ней голову. Слабый свет не позволял увидеть выражение его глаз.

— Если к утру пурга не кончится, — сказала Юля, — буду оперировать сама.

Акинфов как-то дернулся, словно хотел встать, но неожиданно передумал. Потом резко кивнул ей, точно выразил согласие.

Сестра, дремавшая на стуле в другом конце палаты, оторвала от тумбочки голову, сонно спросила: «Вы меня?» — и тут же поднялась, подошла к печке.

Юля взяла стоявшую рядом табуретку, тоже понесла ее к печке, села рядом с Акинфовым. У печки лежал мешок с углем.

«Ведра два осталось», — определила на глаз Юля и начала расстегивать пуговицы на пальто.

Здесь пальто было ни к чему.

16

Пурга несется с Ледовитого океана. От самого полюса тянет снежную дорогу. Не счесть километров этой дороги! Не взвесить тучи снега, переворачивающиеся над землей!

Ветер и снег…

Снег и ветер…

И ничего другого не существует больше на свете.

Пурга бушует в Апапелхе. Ухватив за горло дома, трясет их деревянное тело. Заталкивает поглубже в трубы дым, забивает в топках огонь. Тарабанит разбойным стуком в окна, ломится в двери тяжелым плечом сугробов. Сотнями пьяных голосов горланит на улице песни. И не прогонишь ее, не укротишь.

Пурга бушует в Апапелхе. Все, что плохо лежало, — выметено из поселка. Все, что непрочно держалось, — сорвано, унесено в тундру.

Пурга бушует в темноте полярной ночи. Где дома, где сугробы, где столбы — не разберешь.

Все исчезло, перепуталось в сплошном водовороте ветра, снега, тьмы…

Но что это за пятно чернеет, придавленное к сугробу?

Вот пятно шевельнулось, распалось на два, двинулось вперед.

Это человек ползет по снегу, толкая впереди себя нарты. Голову он просунул под нарты, одной рукой упирается в снег, другой держится за полоз. Метр… еще метр… А пурга следит за человеком, не отстает от него. Она позволяет ему проползти только эти два метра. Потом она кидается под нарты, переворачивает их, вдавливает человека лицом в снег. И сразу отстает от него.

Человек минуту лежит неподвижно, потом медленно поднимает голову, ползет к нартам, хватается руками за ее края, одним рывком ставит тяжелые нарты на полозья. И тут же пурга снова набрасывается на него, силится вырвать из рук нарты.

Но теперь он цепко держит их за оба полоза, держит так, что не отнять.

«Здесь», — думает человек.

Он толкает нарты влево, и они проваливаются в какую-то яму. Человек падает в ту же яму. Он долго трет глаза, осматривается. Снежная яма вырыта пургой перед самой дверью. Под дверью — ступеньки. Человек ощупывает их. Одна, две, три, четыре…

«Магазин», — разочарованно определяет он.

Всего на один дом ошибся он.

Человек приподнимается из своего укрытия и смотрит вправо. Ему кажется, что он видит желтое пятнышко в том месте, где стоит нужный ему дом. Но пурга уже вспомнила о человеке, ударом в лицо заставила его опуститься в яму.