Падение Софии (русский роман) - Елена Хаецкая

— Ясно, — сказал я, немного разочарованный подобным истолкованием моих поступков.

— Я объясню вам, почему заподозрил в тверичанине Захарию, — Свинчаткин вернулся к интересующей меня теме. — У нас в экспедиции был рабочий по фамилии Качуров. Сначала я подумал, что это он побывал у вас в ложе. Предположение почти невероятное, но — каких только случайных совпадений в жизни не бывает! Поэтому я и заинтересовался его внешностью — чтобы подтвердить или опровергнуть мою изначальную гипотезу. Но вы живописали мне Белякова.

— Почему же он взял себе фамилию, по которой его опознали?

— Людям вообще свойственно… — начал было Свинчаткин, но замялся. — Ладно, — он комически вздохнул, — внесу это в ту же брошюру. Людям свойственно брать себе в качестве псевдонимов не какие попало фамилии, а знакомые. Чаще всего это девичья фамилия матери…

— Похоже на правду, — вздохнул я.

— Теперь — о письмах, — настойчиво произнес Свинчаткин.

— Я расскажу, но в обмен на один вопрос, который все это время мучил меня, несмотря на мое детское доверие к миру, — ответил я.

Матвей засмеялся. Наверное, с таким человеком очень хорошо быть в далекой экспедиции. Он был очень домашним. И как будто все понимал — и о людях, и о фольдах.

— Выкладывайте свой товар, — сказал Матвей и прибавил «простонародным» голосом: — Не бойсь, барин, не обижу. Баш на баш, честь по чести. Отвечу на все вопросы. Рассказывайте же!

— Мой покойный дядя, Кузьма Кузьмич Городинцев, регулярно получал длинные письма от Белякова. Из каких-то соображений, мне не вполне ясных, он вклеивал их в особую тетрадь с присовокуплением собственных ответов, переписанных им из черновиков.

— Древние римляне поступали аналогичным образом, — сообщил профессор Свинчаткин. — Они весьма дорожили своей перепиской. Считали ее литературным достоянием.

— Возможно, дядя воображал себя древним римлянином, — подхватил я. — В любом случае, мне досталась в наследство эта тетрадь. Я начал читать ее и получил немалое удовольствие. Беляков довольно выразителен в своих описаниях… И про вас писал весьма обильно. Ну то есть про «Сократыча».

Матвей хмыкнул:

— Сильно он меня бранит?

— Изрядно… Вы ему много неприятностей наделали.

— Он и половины не знает всего, что я там наделал, — сказал Матвей с полуугрозой. — Ну так что эти письма? Где они?

— Я вручил их Анне Николаевне при последнем ее визите в мой дом, — объяснил я. — Она же принесла их в театр, потому что ей не терпелось поговорить о прочитанном. Собственно, с Витольдом они и обсуждали какую-то ксенопалеонтологическую проблему. Разгорячились. А Лисистратов вообразил, будто они ссорятся…

— Где они? — зарычал Матвей. — Где эти чертовы письма?

Я набрал в грудь побольше воздуха и признался:

— После смерти Анны Николаевны они пропали.

Матвей отвернулся от меня, так что несколько секунд я не видел, какое у него лицо. Когда он снова взглянул в мою сторону, то казался, в общем, довольно спокойным.

— У вас еще остаются какие-то сомнения? — спросил он.

— В чем? — не понял я.

— В том, кто на самом деле убил Анну Николаевну.

— Хотите сказать, это сделал Захария Беляков?

— Кто же еще? — Матвей сильно фыркнул носом.

— Почему? — настаивал я.

— Чтобы завладеть тетрадью.

— Матвей Сократович, при всей моей неприязни к Белякову, я не понимаю, для чего ему было совершать убийство ради старых писем из экспедиции.

— Вы же читали эти письма?

— Читал.

— Ничего такого, что резануло бы ваши чувства, в них не примечали? — Матвей с каждым мгновением делался все более мрачным.

— Да нет, собственно… Может быть, рассуждения о том, что за аборигенами следует наблюдать, не вмешиваясь… — Я онемел. Одно воспоминание кометой пронеслось в моих мыслях. — А ведь вы совершенно правы, Матвей Сократович! — воскликнул я. — Это точно он, Беляков! Тверичанин тоже говорил про необходимость наблюдения, но не вмешательства во внутренние дела аборигенов. Типичное его рассуждение. А я еще не обратил внимания, только в памяти отпечаталось…

Матвей досадливо отмахнулся. Для него всякий вопрос касательно личности «тверичанина» был уже решен и не нуждался в дополнительных подтверждениях.

— Кроме идеи «наблюдения», не заметили в письмах что-то еще? — настаивал он. — Ну же, — уговаривал он, — вы ведь внимательно их читали… Никаких любопытных деталек?

— Нет.

— Нет? — переспросил Матвей в третий раз. Он приподнялся на коленях и закричал прямо мне в лицо: — А идея работорговли вас никак не… не оскорбляет?

Я разинул рот и несколько секунд вообще ничего не мог ему ответить. Я просто не понимал, о чем он говорит.

— Какая работорговля? — вымолвил наконец я. — В посланиях Захарии Белякова ни словом об этом не упомянуто.

Матвей долго рассматривал меня, то ли как диковинный экспонат из музея уродов, то ли как архиглупца на шествии дураков. Потом он проговорил:

— Вас, очевидно, все это время сильно занимал вопрос: что все эти ксены делают на Земле и почему мне вздумалось набрать себе банду из числа инопланетян. Верно?

— Да, — подтвердил я. — Угадали.

Матвей криво усмехнулся.

— Ну так я расскажу вам всю историю, от начала и до настоящего момента. Господин Захария Беляков сильно нуждался в деньгах. Не обладая большим талантом к науке, он оставался в экспедиционном корпусе Академии Наук. В меру честолюбивый, довольно умный в житейском отношении, неплохой руководитель, он успешно руководил несколькими экспедициями и вполне проникся духом испанских конкистадоров. Справедливо рассудив, что чистая наука никогда не приносит дохода, он обратился к самому прибыльному из всех древних промыслов: к работорговле. Так называемые «отсталые» народы подходят для этой цели наилучшим образом. Их вождей всегда можно соблазнить какой-нибудь блестящей консервной банкой, и те легко отдадут десятка два-три своих подданных во власть чужеземцев.

— Хотите сказать, что… вожди фольдов… — я даже не сумел договорить эту фразу до конца.

Матвей покачал головой.

— С фольдами все вышло еще проще. Беляков предложил им участие в увеселительной поездке. Чтобы фольды лучше узнали людей и, в свою очередь, рассказали им о своей планете. Чтобы они поняли, каким благом станет для них общение с человечеством. Что-то в таком роде.

— Не понимаю, — сказал я. — Кто же внушил им всю эту чушь? Вы ведь были у них, кажется, единственным переводчиком?

— Это вы из писем извлекли? — слабо улыбнулся Матвей.