В водовороте века. Мемуары. Том 3 - Ким Сен

В тот день я не упрекал Ли Сон Рима — моего ординарца, который так зло пошутил над женщиной, увидев ее оплошность. Наоборот, я упрекал в душе себя за то, что не догадался достать зеркальца для женщин партиазанского района.

Наши старания хотя бы что-то сделать для них вообще не идут ни в какое сравнение с тем, как они заботились о нас. Наша любовь к народу, конечно, не могла быть выше по своей теплоте, чем та безграничная забота и внимание, которыми он окружал нас.

Лучшим выразителем такой заботы была и Чвэ Гым Сук. Она всегда так внимательно ухаживала за мной во время болезни. И эта ее забота во много раз была сильнее, чем мое доверие к ней. Когда моя болезнь начала потихоньку отступать, она первой сходила в Тумынь — за 40 километров, где можно было достать всевозможной продукции, привозимой из Кореи.

Возвратилась она в Шилипин с узелком корейских груш и яблок. При виде этих фруктов у меня невольно выступили на глазах слезы. Начались вроде бы галлюцинации — вот она, моя мамочка, ушедшая от нас, воскресла и в образе Чвэ Гым Сук окружает меня материнской заботой и теплотой! Да, действительно, такое внимание и сердечность могло исходить только от родной матери, родной сестры.

— Сестра дорогая! Чем я смогу ответить на твою заботу, Гым Сук? И когда? — говорил я, испытывая чувство благодарности и полной грудью вдыхая аромат фруктов с Родины, которые она вложила в мои руки.

— Чем ответить, говоришь? Пусть это будет потом, когда Родина станет независимой. Моя просьба — помоги мне полюбоваться Пхеньяном. Говорят, Пхеньян — чудный край, лучший на свете! — звучали ее слова, произносимые не то в шутку, не то всерьез.

— За это не беспокойся, все в свое время сбудется, в том числе эта просьба. Главное, сестра, чтобы мы не погибли в боях, чтобы довоевали до конца, хотя бы для того, чтобы после освобождения Родины вступить на пхеньянскую землю.

— Я не умру, — отвечала она. — Но меня беспокоит твое здоровье. Ведь ты совсем не бережешь себя…

Чтобы у меня появился аппетит, Чвэ Гым Сук достала молотый кунжут, добавляла приправу и в закуски, и в жидкую кашицу.

— Твоя тяжелая болезнь возникла от недостаточного питания, — сказала она, переживая, что не может приготовить вкусные и жирные блюда.

Ее усердие и искренность не знали предела, но, к сожалению, тогда во всем ощущалась нехватка.

Для меня Ким Тхэк Гын ловил в речке мелких рыбешек гольяна. Его то варили вместе с густой соей, то жарили на огне. Каждый день он ловил по 70–80 рыбешек. Это был азартный, необычайно умный рыбак.

Чвэ Гым Сук очень сожалела, что на стол мне подается только одна закуска с этой рыбешкой. И зот однажды она принесла из села корейскую лапшу куксу. Когда партизаны при встрече с ней спрашивали о моем здоровье, она говорила;

— Командиру нужно быстро поправляться, да вот беда — нечем кормить больного. Взводный Тхэк Гын ловит много гольяна, но мне неловко каждый день подавать ему одну рыбешку. Хотя он, командир, всегда говорит, что это очень вкусно.

Выслушав ее, опытные рыболовы из нашего отряда однажды неводом выловили целый мешок рыбы и привезли добычу в наше жилье. С тех пор Чвэ Гым Сук разнообразными способами готовила рыбные блюда и каждый день по давала их мне к столу.

Когда я пошел на поправку, Чвэ со своими прибаутками утверждала, что я в беспамятстве все время называл имя какойто неизвестной женщины. Она даже старалась изобразить мой голос. Такую несусветную чепуху они придумали вместе с женой Ким Тхэк Гына. Все это было, конечно, чистой выдумкой, бессмыслицей, но я впервые после болезни от души расхохотался вместе с ними и даже захлопал в ладоши. Да, это была, помнится, безобидная выдумка. Я хорошо понимал, что этим они хотели повеселить меня после продолжительной болезни.

Моя сиделка, обеспокоенная тем, что я, недолечившись, вернусь в Мацунь, незаметно «перенесла» на более поздний срок начало моего заболевания. Придя в себя, я каждый раз спрашивал, сколько дней пролежал без сознания. Отвечая, она постоянно сокращала число дней. Допустим, когда я два дня пролежал без сознания, Чвэ утверждала, что всего «два часа прошло, не больше», а когда я пять суток лежал в безпамятстве, по ее «календарю» выходило всего «часов пять». Так ловко она обманывала меня. Конечно, после полного выздоровления я тут же сосчитал «коечные» дни. По ее утверждению получалось всего не более десятка дней. И у меня немножко отлегло от сердца.

Но когда Чвэ Чх ун Гук навестил мой шалаш, тут же раскрылись все ее хитрости. Этот прямодушный политрук вовсе не умел лгать и признался, что я пролежал целый месяц. Услышав признание политрука, Чвэ Гым Сук упрекнула ни в чем не повинного человека: «Какой же ты обалдуй! — с досадой сказала она. — Совсем ничего не соображаешь!»

Я, собравшись с духом, поспешил в Мадунь.

В штабе меня ждала огромная гора папок с донесениями и информапиями. Материалы отражали многогранную динамику действий японских империалистов, пытавшихся обеспечить «безопасность» в Цзяньдао.

За месяц, пока я хворал, противник закончил подготовку к зимней карательной операции. Кабинет министров Японии направил в Цзяньдао высокопоставленных чиновников. Они вместе с верхним эшелоном руководства армии, жандармерии, полиции и дипломатии окончательно утвердили план карательной операции зимнего периода против опорных партизанских баз в Восточной Маньчжурии. В Токио этот вопрос был даже внесен на заседание Кабинета министров.

На собраниях, проведенных японскими захватчиками для обсуждения маньчжурского вопроса, прозвучал призыв: «Обеспечение безопасности в Маньчжурии надо начинать с Цзяньдао!» Они также констатировали, что обеспечение безопасности в Цзяньдао является, по их мнению, самым актуальным, срочным делом как для Маньчжоу-Го, так и для самой Японии. Это потому, что оно не только имеет огромное значение для завершения великого дела — строительства Маньчжоу-Го, но и тесно связано с обеспечением безопасности охраны границы японской империи. Оккупанты дошли даже до того, что прямо заявили: для будущего «Великого Маньчжоу-Го» достойно «восхищения» уже само то, что сам командующий Квантунской армии, считающий своим первым долгом нападение на Советский Союз, обязан взять на себя контроль над комендатурой в Маньчжурии, а начальнику жандармерии, контролирующему армию, поручено стоять на передовой линии безопасности в Цзяньдао.

Состряпав это самое «Маньчжоу-Го», японские империалисты приняли целый ряд кардинальных мер для своей безопасности в этом регионе. На смену Временному цзяньдаоскому экспедиционному отряду были переброшены новые карательные силы — дивизии Квантунской армии. Была установлена комплексная система полицейского аппарата — организована в каждом уезде вооруженная административная полиция, образована тайная и промышленная полиция, а также была значительно расширена сеть полицейских органов.