Рай - Абдулразак Гурна

по ту сторону гор. Там они едят лишь маниоку и сорную траву. Вот почему он похож на ходячий скелет. Эй, кифа уронго[10]! Только посмотрите на бедняжку! На его слабые ручонки, на его вытянутую физиономию. Но мы накормим его рыбой, цукатами и медом, и очень скоро он сделается достаточно упитанным для ваших дочерей. Поздоровайся с покупателями, малыш! Улыбнись пошире!

В первые несколько дней Юсуфу улыбались все, за исключением дяди Азиза — его мальчик видел раза два в день. Люди спешили навстречу дяде, целовали ему руку, если он позволял, или почтительно кланялись с расстояния в несколько метров. Его лицо оставалось бесстрастным, сколько бы приветствий и молитв ни раздавалось вокруг, и, вытерпев достаточно, чтобы соблюсти правила вежливости, он шествовал дальше, бросив горсть монет самым жалким из своей свиты.

Юсуф безотлучно находился при Халиле — тот объяснял, как будет устроена его новая жизнь, и расспрашивал о старой. Халил работал в лавке, жил в лавке и вроде бы ничем больше не интересовался. Все его силы были, по-видимому, посвящены лавке, он стремительно переходил от одного дела к другому, со встревоженным видом, торопливо и бодро перечисляя все мыслимые напасти, которые постигнут его хозяйство, стоит на миг передохнуть. Ты себя до рвоты доведешь, столько болтая, предупреждали покупатели. Не мечись так во все стороны, юноша, зачахнешь до времени. Но Халил усмехался в ответ и не замолкал. В его речи ощущался заметный арабский акцент, хотя суахили он владел свободно, а некоторую вольность в построении фразы ухитрялся выдать за вдохновение и своеобычность. Разволновавшись или разозлившись, он взрывался неудержимым потоком арабского, и тогда покупатели молча, снисходительно отступали. В первый раз, когда Халил проделал этот фокус на глазах у Юсуфа, мальчик рассмеялся от такого неистовства. Халил шагнул к нему и шлепнул ладонью точно по мясистой части левой щеки. Старики на террасе захохотали, отфыркиваясь, раскачиваясь и переглядываясь со знающим видом, будто давно этого ожидали. Они являлись каждый день и сидели на скамье, переговариваясь между собой, улыбаясь проделкам Халила. В отсутствие покупателей Халил полностью сосредотачивался на них, превращал их в хор, комментирующий его нелепую болтовню, вмешивался в их негромкий обмен новостями и слухами о войне со своими глубокомысленными соображениями и неотступными вопросами.

Юсуфа он неутомимо наставлял на путь истинный. День начинался с рассветом и не заканчивался вплоть до распоряжения Халила. Кошмарные сны, плач по ночам — глупость, и с этим надо немедленно покончить. Иначе решат, что его сглазили, и отправят к знахарю, тот прижжет ему спину раскаленным железом. Засыпать, привалившись к мешкам сахара в кладовке, — подлое предательство: а вдруг он обмочится и испортит сахар? Когда покупатель шутит, улыбайся, улыбайся вовсю, хоть лопни, улыбайся и не вздумай напустить на себя скучающий вид. «А что касается дяди Азиза, первым делом запомни: он тебе не дядя, — твердил Халил Юсуфу. — Вот что тебе надо понять. Слушай меня внимательно, кифа уронго. Он тебе не дядя». Так Халил называл его в ту пору: кифа уронго, бледная немочь, ходячая смерть. Они спали на земляной террасе перед магазином, днем служили продавцами. Ночью превращались в сторожей, закутывались в грубые ситцевые покрывала. Головы сближали, а тела, наоборот, отодвигали подальше, чтобы тихо беседовать, но при этом не касаться друг друга. Если Юсуф подкатывался слишком близко, Халил яростно отпихивал его. Вокруг вились комары, пронзительным писком требовали крови. Стоило покрывалу сползти, и комары сразу же слетались на грешный пир. Юсуфу грезилось, он видит, как их зазубренные сабли пилят его плоть.

Халил объяснил:

— Ты здесь, потому что твой Ба задолжал денег сеиду. Я здесь, потому что мой Ба задолжал ему — только он уже умер, помилуй Бог его душу.

— Помилуй Бог его душу, — откликнулся Юсуф.

— Наверное, твой отец не умеет вести дела…

— Умеет! — воскликнул Юсуф, он понятия не имел, как было на самом деле, но не мог допустить подобные вольности.

— Уж во всяком случае он не настолько плох, как мой марехему[11] отец, помилуй Бог его душу, — гнул свое Халил, не обращая внимания на протесты Юсуфа. — С ним никто не сравнится.

— Сколько твой отец задолжал ему? — спросил Юсуф.

— Неприлично задавать такие вопросы, — добродушно ответил Халил, а затем протянул руку и резко ударил мальчика по щеке, наказывая за глупость. — И не говори «ему», говори — «сеиду».

В подробностях Юсуф не разобрался, да и не видел ничего плохого в том, чтобы работать на дядю Азиза, пока не выплатит отцовский долг. Выплатит все — его отпустят домой. Только вот могли бы и предупредить перед отъездом. Он не запомнил, чтобы хоть словом упоминалось о долгах, и жили они вроде бы неплохо по сравнению с соседями. Он так и заявил Халилу, и тот долгое время молчал.

— Одно тебе скажу, — заговорил он наконец очень тихо. — Ты — глупый мальчик, ничего не понимаешь. Плачешь по ночам и кричишь во сне. Где были твои глаза и уши, когда они договорились продать тебя? Твой отец задолжал ему изрядно, иначе ты бы сюда не попал. Твой отец вернул бы деньги и ты остался бы дома, ел бы каждое утро малай[12] и мофу[13], да? Выполнял бы поручения своей мамы и тому подобное. Ты ему даже ни к чему тут, сеиду. Лишней работы нет…

Миг спустя он договорил так тихо, что Юсуф догадался: Халил не хотел, чтобы он услышал его слова и понял их:

— Наверное, у тебя нет сестры, а то бы он забрал ее.

Юсуф промолчал, он выдержал долгую паузу, чтобы показать: последняя реплика Халила не вызвала у него недолжного любопытства, хотя на самом деле он заинтересовался. Но мать частенько ругала его за манеру лезть не в свое дело, расспрашивать о соседях. Что-то сейчас поделывает мама, подумал он.

— Долго тебе еще работать на дядю Азиза?

— Он тебе не дядя! — резко ответил Халил, и Юсуф дернулся, опасаясь очередной пощечины. Миг — и Халил тихо рассмеялся. Вытянул руку из-под простыни и стукнул мальчика за ухом.

— Усвой это поскорее, зума![14] Тебе это пригодится. Он не любит, когда нищие мальчишки вроде тебя называют его дядя, дядя, дядя. Он хочет, чтобы ты целовал ему руку и говорил «сеид». Это слово значит «господин» — может, ты не знал? Слышишь, что говорю, кипумбу ви[15], мелкое яичко? Сеид, так ты должен его называть. Сеид!

— Да! — поспешно ответил Юсуф, ухо еще горело от последней затрещины. — Только — долго тебе еще работать на