Настольная книга адвоката. Искусство защиты в суде - Спенс Джерри

Несправедливость как эмоция. Спросите любого, кто судился и проиграл. Спросите мать, у которой суд отнял детей, или незаконно уволенного рабочего, который не может прокормить свою семью, вызывает ли эмоции отказ в справедливом решении. Спросите невиновного гражданина, обвиненного в преступлении, или служащего, у которого директор украл право на пенсию.

Затем присяжные своим вердиктом, или глава компании, или совет управляющих принимают в отношении тяжущегося справедливое решение. Разве справедливость не является эмоцией? Чувство поражения или победы – это не интеллектуальный процесс! Когда судья смотрит на нас и говорит, что в зале суда нет места эмоциям, его слова можно истолковать так, что в зале суда нет места справедливости.

Логика является лишь ненадежным продуктом ума. Мы принимаем справедливое решение вследствие переживания. Мы чувствуем, что такое истина. Посмотрите на девятерых членов Верховного суда США, облаченных в черные балахоны. Каждый из них – несравненный образец интеллектуального тяжеловеса. Каждый – виртуоз логических построений, создающий продукт ума. Посмотрите на их бесстрастные лица, когда они сидят на своих высоких скамьях, оцените непогрешимую мудрость, основанную на размышлениях и аргументах! Заметили ли вы в них что-нибудь человеческое? Является ли кто-нибудь из них представителем человеческого биологического вида? Плачут ли они? Морщатся ли от страданий и боли, которые их решения могут принести миллионам? Говорят ли на понятном нам языке?

Если при поиске истины и принятии справедливых решений можно полагаться на логику и аргументы, как получается, что эти многомудрые судьи редко приходят к единому мнению? Решения принимаются большинством голосов, то есть пять к четырем. Следовательно, почти половина состава суда может ошибаться и склоняться к несправедливости. Аргументы как большинства, так и меньшинства изливают логику и обоснования, как каракатица, уходящая от преследования, – чернила, и излагаются они таким же непрозрачным языком. Меньшинство может легко навязать свое решение. Наконец, мы понимаем, что логика (независимо от своей привлекательности и отточенности) и рассуждения (независимо от их глубины и основательности) не обязательно приводят к истине и справедливости. Значит, логика и рассуждения часто становятся лишь инструментами, с помощью которых власть имущие перекладывают бремя несправедливости на народ. В бесконечном потоке умных слов многостраничных судебных постановлений редко можно найти окончательную истину, если она существует на самом деле.

Не имею ничего против учености. Напротив, я приветствую ее, если она ведет к полезным открытиям. Но слишком часто, особенно когда суд кормится захудалым прецедентом, я вижу, как судьи уподобляются коровам, лежащим в тени и пережевывающим бесконечную жвачку. Вспоминаю, что по этому поводу сказал Ницше: «Я оставил дом ученых и хлопнул за собой дверью. Слишком долго я сидел голодным за их столом».

Адвокатов, как и представителей других профессий, в университетах учили, что интеллект является ключом к победе. Преподаватели воспитывают студентов по собственному образу и подобию. Интеллект, как мы его понимаем, – способность получать и применять знания, способность думать и рассуждать – не более чем одна из множества функций ума, вероятно, не самая значимая. Однако ей придается огромное значение, поэтому мы разработали сомнительные тесты, с помощью которых, как мы утверждаем, интеллект можно измерить.

Психоаналитик Дж. П. Гилфорд предположил, что составляющими интеллекта являются более ста пятидесяти функций. Лично мне поддающийся измерениям интеллект напоминает соль в овсяной каше – ее нужно ровно столько, чтобы сделать кашу вкусной, но если блюдо состоит в основном из соли и только щепотки овсянки, его следует выбросить. Я утверждаю, что если интеллект – полезная и мощная функция (а это именно так), то интеллектуальная личность, получившая знания о своем «я», будет обладать наибольшим интеллектом.

Как мы помним, способность выпускника колледжа выполнять определенные интеллектуальные задачи проверяется и перепроверяется до тех пор, пока он не выходит в реальный мир. Узкий аспект ума будущего адвоката проверяется во время вступительного теста юридического факультета (LSAT). Он представляет собой компьютеризованное чудовище, измеряющее, насколько кандидат юридической школы способен выполнять определенные вербальные задания, при этом тест не может предсказать успехи кандидата как во время учебы, так и после нее. Затем выпускник юридической школы проходит экзамен на право заниматься адвокатской практикой – еще один компьютеризованный тест, который не дает представления о важных характерных свойствах адвоката – таких как честность, стремление к справедливости, бесстрашие, забота о клиенте или даже умение эффективно общаться.

Я выступал перед судьями со странным одномерным мышлением и высохшими, как чернослив, душами, которые порицали свидетелей, выражавших свои чувства. От меня они требовали того же. «Здесь не место для эмоций», – говорили они.

Тем не менее бесчувственная личность лишь немногим лучше робота. Такой человек, будь он судьей или главным исполнительным директором, не будет вызывать настоящее доверие, потому что можно создать говорящую куклу, но нельзя создать существо, которое будет чувствовать и честно делиться своими чувствами с окружающими. Факты мало значат без своей эмоциональной составляющей.

В конечномсчетерешениепринимаетсяпосредствомчувств. Я уже говорил, что не имею ничего против интеллекта. Эти слова обязаны своим существованием именно интеллекту. Просто мне не хочется, чтобы он управлял каждым аспектом человеческого опыта, чтобы чувства низводили до некоторого отталкивающего придатка личности, превращая их в нечто родственное первородному греху. Более того, я не сторонник мягкотелой сентиментальности, которая своей неумеренностью пародирует откровенные чувства. Но будьте уверены: несмотря на все протесты и утверждения обратного, решения большинства власть имущих основаны на тех самых чувствах, которые они отвергают. Здесь задействован простой, универсальный процесс. Вначале мы чувствуем, а потом в соответствии с этими чувствами принимаем решение. Оно может оказаться неверным, иногда даже губительным, и мы объявляем его только после того, как обрабатываем левым полушарием, добавив рассудительную, бесстрастную, холодную, прямолинейную аргументацию. Первыми возникают чувства, и именно на этом уровне принимаются решения.

Слишком умныесловапрячутистину. Присяжные жалуются, что заумный разговор адвокатов и экспертов выше их понимания. «Ох уж эта заумь, – сетуют они. – Почему люди в суде разговаривают, не как все?» Правда в том, что презентаторы, использующие никому не понятные слова, что-нибудь скрывают. Часто это некомпетентность, но они также могут скрывать свой страх, чем бы он ни был вызван. Присяжные и другие лица, принимающие решения, ощущают свою неполноценность, слыша эту тяжеловесную профессиональную терминологию, лишенную переживаний и убеждений. За слишком умными словами часто скрываются недалекие умы.

Высокопарные слова отдаляют презентатора от тех, кто принимает решение, и поэтому лишают его их доверия. Но если тот же человек объяснит присяжным или совету управляющих свои чувства, если за обычными словами откроются страхи, переживания и гнев, то лица, принимающие решения, примут его, потому что он станет интересен им как личность.

Наше стремлениекистине. Поскольку большинство представителей рода человеческого способны лгать друг другу (иногда убедительно) и этим могут причинить нам боль, мы используем дополнительную биологическую меру защиты – врожденную возможность узнавать тех, кому нельзя доверять.

Я рисую в своем воображении обычного человека, окруженного бесчисленным количеством невидимых и высокочувствительных духовных щупальцев, которые пытаются отыскать любую опасность, скрывающуюся за честным на первый взгляд лицом, за внушающей доверие маской. Я учу адвокатов, что никто из нас не умен настолько, чтобы выбрать убедительные слова, верную интонацию, правильный ритм речи, выражение лица и жестикуляцию. Никто из нас не использует это одновременно – если мы не говорим правду так, как ее понимаем, и (да!) как ее чувствуем.