До третьих петухов - Василий Шукшин

– Мы ударили, которая сказала «да», – не колеблясь, ответил чёрт.

Старик опустил руку.

– Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит «да» – крепче. Следует ожидать, что всё явление подпрыгнет и продвинется вперёд. Идите. И – с теорией, с теорией мне!.. – Старик опять погрозил пальцем чёрту. – Манкируете? Смотрите! Распушу!.. Ох, распушу!

Чёрт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу… Задом открыл дверь и так с подкупающей улыбкой на мордочке исчез.

Иван же как стоял, так упал на колени перед Мудрецом.

– Батя, – взмолился он, – ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь…

– Ну?.. Встань-ка, встань – я не люблю этого. Встань, – велел Мудрец.

Иван встал.

– Ну? И как же ты их научил? – с улыбкой спросил старик.

– Я подсказал, чтоб они спели родную песню стражника… Они там мельтешили перед ним – он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его… Они и запели…

– Какую же они запели?

– «По диким степям Забайкалья».

Старик засмеялся.

– Ах, шельмы! – воскликнул он. – И хорошо запели?

– Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило.

– А ты петь умеешь? – быстро спросил Мудрец.

– Ну, как умею?.. Так…

– А плясать?

– А зачем? – насторожился Иван.

– Ну-ка… – заволновался старичок, – вот чего! Поедем-ка мы в одно место. Ах, Ваня!.. Устаю, дружок, так устаю – боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей.

Тут вошла секретарша Милка. С бумагой.

– Сообщают: вулкан «Дзидра» готов к извержению, – доложила она.

– Ага! – воскликнул старичок и пробежался по кабинету.

– Что? Толчки?

– Толчки. Температура в кратере… Гул.

– Пойдём от аналогии с беременной женщиной, – подстегнул свои мысли старичок. – Толчки… Есть толчки? Есть. Температура в кратере… Общая возбудимость беременной женщины, болтливость её – это не что иное, как температура в кратере. Есть? Гул, гул… – Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку:

– А что такое гул?

Милка не знала.

– Что такое гул? – Старичок нацелился в Ивана.

– Гул?.. – Иван засмеялся – Это смотря какой гул… Допустим, гул сделает Илья Муромец – это одно, а сделает гул Бедная Лиза – это…

– Вульгартеория, – прервал старичок Ивана. – Гул – это сотрясение воздуха.

– А знаешь, как от Ильи сотрясается! – воскликнул Иван. – Стёкла дребезжат!

– Распушу! – рявкнул старичок. Иван смолк. – Гул – это не только механическое сотрясение, это также… утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять…

– Ухо-то не может воспринять, а… – не утерпел опять Иван, но старичок вперил в него строгий взор.

– Ну что, тебя распушить?

– Не надо, – попросил Иван. – Больше не буду.

– Продолжим. Все три признака великой аналогии – налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается. – Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: – Так и запишите.

Секретарша Милка так и записала. И ушла.

– Устаю, Ваня, дружок, – продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался. – Так устаю, что иногда кажется: всё, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз… – Старичок тонко, блудливо засмеялся. – Захочется иной раз пощипать… травки пощипать, ягодки… чёрт-те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение… восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая… царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.

Опять вошла секретарша Милка:

– Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.

– Разбился?

– Разбился.

Старичок подумал…

– Запишите, – велел он. – Кот Тимофей не утерпел.

– Всё? – спросила секретарша.

– Всё. Какая по счёту резолюция на сегодня?

– Семьсот сорок восьмая.

– Перекур.

Секретарша Милка кивнула головой. И вышла.

– К царевне, дружок! – воскликнул освобождённый Мудрец. – Сейчас мы её рассмешим! Мы её распотешим, Ваня. Грех, грех, конечно, грех… А?

– Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне ещё идти сколько.

– Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да?

– Я не про тот грех… Чертей, мол, в монастырь пустили – вот грех-то.

Старичок значительно подумал.

– Чертей-то? Да – сказал он непонятно – Всё не так просто, дружок, всё, милый мой, очень и очень не просто. А кот-то… А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали!

Несмеяна тихо зверела от скуки.

Сперва она лежала просто так… Лежала, лежала и взвыла.

– Повешусь! – заявила она.

Были тут ещё какие-то молодые люди, парни и девушки. Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами – загорали. И всем было страшно скучно.

– Повешу-усь! – закричала Несмеяна. – Не могу больше!

Молодые люди выключили транзисторы.

– Ну, пусть, – сказал один. – А что?

– Принеси верёвку, – попросила его.

Этот, которого попросили, полежал-полежал… сел.

– А потом – стремянку? – сказал он. – А потом – крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.

– Не надо, – сказали. – Пусть вешается – может, интересно будет.

Одна девица встала и принесла верёвку. А парень принёс стремянку и поставил её под крюк, на котором висела люстра.

– Люстру сними пока, – посоветовали.

– Сам снимай! – огрызнулся парень.

Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встал и полез на стремянку – снимать люстру. Мало-помалу задвигались… Дело появилось.

– Верёвку-то надо намылить.

– Да, верёвку намыливают… Где мыло?

Пошли искать мыло.

– Есть мыло?

– Хозяйственное… Ничего?

– Какая разница! Держи верёвку. Не оборвётся?

– Сколько в тебе, Алка? – Алка это и есть Несмеяна. – Сколько весишь?

– Восемьдесят.

– Выдержит. Намыливай.

Намылили верёвку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки.

– Давай, Алка.

Алка-Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла…

– Скажи последнее слово, – попросил кто-то.

– Ой, только не надо! – запротестовали все остальные.

– Не надо, Алка, не говори.

– Этого только не хватает!

– Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.

– Ни петь, ни говорить я не собираюсь, – сказала Алка.

– Умница! Давай.

Алка надела на шею петлю… Постояла.

– Стремянку потом ногой толкни.

Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:

– Тоже скучно-о!.. – не то пропела она, не то заплакала. – Не смешно-о!

С ней согласились.

– Действительно…

– Ничего нового: было-перебыло.

– К тому же патология.

– Натурализм.

И тут-то вошли Мудрец с Иваном.

– Вот, изволь, – бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки, – дуреют от скуки. Ну-с, молодые, разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки – такого средства нет. Так ведь? Несмеянушка?

– Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать, – зло сказала Несмеяна со стремянки.

– А я и придумал! – воскликнул старичок весело. – Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища – и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех… Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди… А то мы… слишком уж остроумные, интеллектуальные… а родной истории не знаем. А, Несмеянушка?

– Что ты придумал? – спросила Несмеяна.

– Что я придумал? Я взял и обратился к народу! – не без пафоса сказал старичок. – К народу, к народу, голубушка. Что мы споём, Ваня?

– Да мне как-то неловко: они нагишом все… – сказал Иван. – Пусть хоть оденутся, что ли.

Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно – показал, что он тоже не в восторгe от этих средневековых представлений Ивана о стыдливости.

– Ваня, это… Ну, скажем так: не нашего ума дело. Наше дело – петь и плясать. Верно? Балалайку!

Принесли балалайку.

Иван взял её. Потренькал, потинькал – подстроил… Вышел за дверь… И вдруг влетел в комнату – чуть не со свистом и с гиканьем – с частушкой:

Эх, милка моя,Шевелилка моя,Сама ходит шевелит…

– О-о!.. – застонали молодые и Несмеяна – Не надо! Ну, пожалуйста…

– Не надо, Ваня.

– Так, – сказал старичок. – На языке офеней это называется – не прохонже. Двинем резерв. Перепляс! Ваня, пли!