Берестяная почта столетий - Валентин Янин

Мы познакомились с некоторыми из археологических открытий, преодолевающих умолчание летописи и других письменных источников. Но главное в этих открытиях – возможность представить средневекового новгородца в окружении привычных для него вещей, в обстановке построенной им усадьбы – срубленного из свежей сосны дома. Для археолога остатков таких построек и собранных среди них древних предметов достаточно, чтобы домыслить картину усадьбы. Это как бы сцена еще не начавшегося спектакля, на которой расставлены все нужные для нее предметы обстановки и реквизита. Действие еще не началось, но уже можно понять, как примерно будут выглядеть герои пьесы, которые вот-вот выйдут на сцену. Ведь вещи всегда очень многое могут сказать об их владельце. Вспомните, как Шерлок Холмс дал исчерпывающую характеристику старшему брату доктора Уотсона, внимательно изучив его карманные часы.

И все же, как бы красноречивы ни были вещи, они не заменят своего владельца. Они скажут о нем, но не сумеют рассказать о том, чему свидетелем был он сам. Тысячу раз остается прав замечательный русский поэт И. А. Бунин, сказавший:

Молчат гробницы, мумии и кости.Лишь слову жизнь дана.Из тьмы веков на мировом погостеЗвучат лишь письмена.

Конечно, голос человека, умершего сотни лет назад, уже никогда не прозвучит. Звучать для нас может только написанное им. Но, если бы комплекс усадьбы и найденных на ней вещей дополнился записями владельца, полученными им письмами и записками, картина, открывающаяся при раскопках, была бы завершена участием в ней вполне конкретного человека. Можно ли было надеяться на такую находку?

Береста заговорила

Мнение исследователей на этот счет было малообнадеживающим. Многолетним спорам о состоянии грамотности в Древней Руси был в начале XX в. подведен итог буржуазным историком русской культуры П. Н. Милюковым. Одни, писал он, считают Древнюю Русь чуть ли не поголовно безграмотной, другие допускают возможность признать распространение в ней грамотности. «Источники дают нам слишком мало сведений, чтобы можно было с их помощью доказать верность того или другого взгляда», однако все как будто говорит в пользу первого взгляда. Ту же мысль внушал гимназический учебник: «Тогда письменность ограничивалась списыванием чужого, так как немногие школы служили нить для приготовления попов». Даже в начале 50-х гидов нашего столетия повторялось мнение, что грамотность была в Древней Руси привилегией толь-го исключительно высшего слоя общества – князей, и попов.

Значит, само по себе обнаружение письма или записки в доме рядового средневекового горожанина представлялось событием почти невозможным. Малая его вероятность усугублялась еще одним обстоятельством, связанным с поисками таких писем в земле.

В древности писали на пергамене – выделанной телячьей коже, стоившей очень дорого. Настолько дорого, что люди всегда стремились много раз использовать один и тот яке исписанный лист. Тексты, ставшие почему-либо ненужными, нередко тщательно выскабливались, и на таком очищенном листе писали снова. Поэтому фотографирование в инфракрасных лучах иногда дает возможность на одном и том же листе пергамена прочесть два разных текста. Далее утратившие свое значение записи на пергамене не выбрасывали из-за большой ценности этого писчего материала.

Предположим, однако, что пергаменное письмо оказалось в земле. Кожа в новгородской почве сохраняется очень хорошо, но ведь в данном случае речь идет о коже, исписанной чернилами. Вода, которая способствует сохранению в земле самого пергамена, обязательно истребит чернильные тексты. Еще в 1843 г. в московском Кремле была сделана сенсационная находка. При рытье погребов лопатой землекопа был извлечен наполненный водой медный сосуд, в котором лежало восемнадцать пергаменных и два бумажных свитка XIV в. И только на семи листках, попавших в самую середину тугого свертка, куда не проникла влага, частично сохранился текст. С тех пор прошло почти полтора века, и до сих пор попытки прочесть смытое остаются малоудовлетворительными.

Эта грамота найдена первой – 26 июля 1951 г.

Письмо, написанное во время судебного заседания в конце XII в.

И тем не менее именно бересте суждено было стать тем средством, с помощью которого была дана жизнь слову, звучащему «из тьмы веков» и опрокинувшему складывавшиеся десятилетиями представления о низком уровне грамотности в Древней Руси, о безъязыкости археологических находок, о невозможности заставить древние вещи заговорить устами их былых владельцев.

Дощечка для писания по воску с процарапанной, на ней в XIII в. азбукой. Рядом орудия письма на бересте – писала.

Случилось это 26 июля 1951 г., когда молода работница Нина Федоровна Акулова нашла во время раскопок на древней Холопьей улице Новгорода, прямо на настиле ее мостовой XIV в., плотный и грязный свиток бересты, на поверхности которого сквозь грязь просвечивали четкие буквы. Если бы не эти буквы, можно было бы думать, что обнаружен обрывок еще одного рыболовного поплавка, каких в новгородской коллекции к тому времени насчитывалось уже несколько десятков.

Акулова передала свою находку начальнику раскопа Гайде Андреевне Авдусиной, а та окликнула Артемия Владимировича Арциховского, на долю которого достался главный драматический эффект. Оклик застал его стоящим на расчищаемой древней вымостке, которая вела с мостовой Холопьей улицы во двор усадьбы. И стоя на этой вымостке, как на пьедестале, с поднятым пальцем, он в течение минуты на виду у всего раскопа не мог, задохнувшись, произнести ни одного слова, издавая лишь нечленораздельные звуки, потом хриплым от волнения голосом выкрикнул: «Я этой находки ждал двадцать лет!»

С тех пор прошло больше четверти века. К концу полевого сезона 1978 г. число берестяных грамот в Новгороде достигло 571, день 26 июля 1951 г. навсегда останется в истории науки как дата открытия нового источника исторических знаний, без которого уже сегодня наука не может обойтись.

Потому что уже первая берестяная грамота открыла возможность ожидать последующих находок не как чуда, совершающегося один раз в полтораста лет, а искать их упорно, изо дня в день, зная, что каждый день раскопок способен увеличить их число. Эта грамота навсегда перечеркнула сомнения, связанные с опасностями пребывания берестяного текста в земле: на ее написание не потребовалось ни одной капли чернил. Буквы, образующие тринадцать строк, были процарапаны, вернее, выдавлены твердым острием, навсегда впечатавшись в гладкую поверхность берестяного листа. Забегая вперед, скажем, что точно таким же способом написаны почти все берестяные грамоты, которым еще предстояло быть найденными и только два документа – грамоты № 13 и 496, относящиеся к XV в., написаны чернилами, и их не удается прочесть до конца даже с помощью инфракрасных лучей.

Уже найдены и продолжают обнаруживаться каждый год и инструменты для письма на бересте. Писала – так они назывались в древности, – костяные или железные, представляют собой заостренные стержни с плоской лопаточкой на верхнем конце. Их неоднократно находили и прежде в Новгороде и в других средневековых городах, не догадываясь до открытия берестяных грамот об истинном назначении и называя в описях шильями, булавками или просто загадочными предметами. Найдены были несколько раз и кожаные чехлы для писал, в которых они прикреплялись к поясу.

Однако вечером 26 июля 1951 г. мы еще не знали того, что знаем сейчас. Было очевидно только одно; если берестяные грамоты в земле неистребимы, значит, можно рассчитывать на их повторные находки. Не знали же мы в этот день, как часто они могут повторяться. Ведь если на Руси грамотными были только князья, бояре и попы тогда подобные находки сохранят свою исключительность.

Первая берестяная грамота содержала пространную запись о «поземе» и «даре» с разных поименованных в ее тексте сел. Поземом в Древней Руси назывался налог феодалу за право проживать на его земле. Дар – тоже налог, который уплачивался феодалу во время посещения им своих владений. Очевидно, что берестяная грамота принадлежала крупному феодалу (его звали Фомой) – боярину или духовному лицу.

Судьба устроила так, что для сомнений было отведено лишь два дня. Уже 27 июля была найдена вторая берестяная грамота, в которой содержалась еще одна запись дара, на этот раз с именами карел, обязанных платить эту пошлину феодалу. А 28 июля было открыто первое берестяное письмо в полном смысле этого слова, т. е. не записка, сделанная для памяти, а текст, написанный одним человеком для другого и посланный издалека. Грамота № 3 была в древности немного повреждена, утратив часть первой строки. Вот что в ней прочлось: