Ниндзя - Эрик Ластбадер

Николас ласкал ее языком через тонкую шелковую преграду. Жюстина обхватила его голову руками; из ее широко открытого рта вырывались короткие непроизвольные крики. Тогда он оторвался от намокшего шелка и зарылся головой в ее плоть. Ее ногти царапали его плечи, ее длинные ноги рванулись вверх, и лодыжки сомкнулись у него на спине. Тело Жюстины сотрясалось мощными толчками, и Николас продолжал ласкать ее языком и губами, пока не услышал долгий крик; в последнем содрогании она изнеможенно притянула его к себе, яростно впившись в его рот губами. Больше всего на свете Жюстине теперь хотелось, чтобы он вошел в нее, чтобы продолжился этот мучительный жар, чтобы ему стадо так же хорошо, как было ей.

Обжигаясь о ее распаленное тело, Николас все глубже погружался в нее, чувствуя удары ее живота; они оба стонали от страсти. Жюстина обняла его, устало покачиваясь, так, чтобы ее твердые соски терлись о его грудь. Она лизала его шею, а Николас гладил все ее тело, чтобы увеличить ее наслаждение. Наконец, когда напряжение стало невыносимым, когда пот и слюна потекли по ее рукам и груди, ее мышцы несколько раз резко сократились; Жюстина услышала его глухой стон, слившийся с громким биением их сердец, и прошептала:

— Давай же, милый, скорее!..

Доктор Винсент Ито размешивал цветочный чай в керамической чашке. Несколько темных чаинок поднялись со дна и стали кружить на поверхности. Это напомнило ему о трупах утопленников, которые примерно через месяц всплывали на поверхность. Когда-то они прыгнули в Ист-Ривер или в Гудзон, а может быть, их туда столкнули. Какое-то время они покоились в прохладной глубине — до начала лета, пока не успевала прогреться вода. При тридцати пяти градусах по Фаренгейту начинали размножаться бактерии, вызывая гниение и выделение газов; в конце концов, тело выплывало наверх и попадало к нему, в патологоанатомическое отделение.

Подобная аналогия не испортила доктору аппетит. Для Винсента, помощника патологоанатома, это было частью его жизни, причем довольно важной. Здесь, в подвальном помещении морга с обшитыми сталью дверями, снабженными аккуратными табличками, с дочиста отмытым серым кафельным полом, с огромными весами, на которых взвешивали трупы, — здесь он проводил большую часть своего времени. В этом не было для Винсента ничего отталкивающего: обескровленные тела на никелированных тележках, огромные Т-образные разрезы от плеча до плеча и вниз к животу, умиротворенные лица, словно у спящих тихим сном. На доктора это не производило никакого впечатления; в судебной медицине его привлекала волнующая тайна смерти, вернее, не самой смерти, а ее причин. Работа Винсента состояла в разгадывании тайн мертвых, и много раз это впоследствии помогало живым.

Винсент пил чай небольшими глотками и поглядывал в окно. Предрассветная мгла еще не рассеялась. Четыре часа двадцать пять минут — он всегда вставал так рано.

Доктор смотрел на город, на безлюдные освещенные улицы Манхэттена. Издалека донесся скрежет мусоровоза, который медленно продвигался по Десятой улице. Потом в ночную тишину вдруг ворвалась полицейская сирена и тут же исчезла. Винсент остался один на один со своими путаными мыслями.

Он чувствовал себя в западне. “Должно быть, от прошлой жизни мне досталась плохая карма”, — сказал он себе. Япония казалась Винсенту теперь недоступной, словно ее и вовсе не было, по крайней мере, той Японии, которую он покинул двенадцать лет назад. От его Японии остался лишь увядший цветок — но он манил неумолимо, как морская сирена.

Николас проснулся перед самым рассветом. На какое-то мгновение ему показалось, будто он в своем старом доме на окраине Токио и косые тени на стене у него над головой падают от высокой стены шелестящего бамбука. Он слышал короткий крик кукушки и шум устремившегося в город утреннего потока машин, приглушенный и в то же время по-особому отчетливый.

Еще полусонный, Николас повернул голову и увидел рядом с собой фигуру спящей женщины. “Юкио. Она все-таки вернулась”, — промелькнуло в мозгу. Николас знал, что она придет. Но именно теперь...

Он резко сел на кровати, его сердце колотилось. Таинственное пение далекого моря вдруг превратилось в шум прибоя и близкий крик чаек за окном. И все же он знал смысл того загадочного напева...

Николас сделал несколько глубоких вдохов. Япония обволакивала его теперь как тонкая вуаль. Что пробудило в нем такие яркие воспоминания?

Он обернулся и увидел краешек носа и полуоткрытые пухлые губы Жюстины — все остальное было скрыто под бело-синей простыней, покрытой складками, как морскими волнами. Она спала глубоко и безмятежно.

“Что в ней так притягивает меня?” — подумал Николас.

Странно, глядя на ее теплое тело, которое мерно колебалось в такт дыханию, он чувствовал, что снова возвращается в Японию, в прошлое, в которое не смел вернуться...

Николас проснулся от необычайно приятного ощущения. Открыв глаза, он увидел бедра Жюстины у своего лица. Ее язык ласкал его нежно, сладострастно, и Николас застонал. Он протянул руки, но ее бедра ускользнули. Он видел как набухает бугорок среди влажных вьющихся волос.

Его наслаждение вилось бесконечной лентой уходящего вдаль шоссе. Всякий раз, когда Николас приближался к вершине блаженства, Жюстина отводила рот и принималась нежно гладить его руками, и его напряжение спадало. Тогда все начиналось сначала, снова и снова, пока его сердце не застучало как молот и сладкий жар не разлился по всему телу.

Николас почувствовал ее грудь на своем животе, и, охватив ее соски, стал ласкать их до тех пор, пока Жюстина невольно не развела бедра.

Он остро ощущал каждое прикосновение. Она сделала какое-то движение, заставившее его вскрикнуть. Николас притянул Жюстину к себе и уткнулся лицом в ложбинку между ее бедер, сотрясаясь в последнем экстазе.

Винсент Ито приехал в патологоанатомическое отделение в четыре минуты восьмого. Поднявшись по ступенькам, он кивнул дежурному полицейскому и поздоровался с седовласым Томми, шофером Нейта Граумана. До утреннего совещания оставалось времени ровно столько, чтобы успеть второпях выпить чашку кофе.

Винсент пересек небольшой холл и вошел в огромный, переполненный людьми кабинет главного патологоанатома.

Нейт Грауман, главный патологоанатом Нью-Йорка, был очень тучным человеком. Его черные блестящие глаза прятались в узких щелочках, под полукруглыми складками обвисшей кожи; широкий нос был когда-то сломан, видимо, в ночной драке на улицах Южного Бронкса, где Грауман родился и вырос; волосы тронула седина, зато усы оставались черными как смоль. Короче говоря, Нейт Грауман выглядел весьма внушительным соперником, что легко могли подтвердить мэр и несколько членов городского финансового совета.

— Доброе утро, Винсент, — поздоровался Грауман.

— Доброе утро, Нейт.

Винсент поспешил к высокому металлическому куполу кофеварки, торжественно возвышавшейся в углу комнаты. “Поменьше сахара, — думал он мрачно. — Сегодня утром мне нужен кофеин в чистом виде”.

— Винсент, задержись на минутку, — обратился к нему Грауман после того, как окончилось совещание по ассигнованиям.

Винсент опустился в зеленое кресло возле заваленного бумагами стола и протянул Грауману заранее приготовленные бумаги.

Они были когда-то близкими друзьями, но те времена давно прошли, и теперь их связывала только работа. Когда Ито приехал в Нью-Йорк, Грауман работал заместителем главного патологоанатома; тогда у них было больше времени. А может, просто не было нужно столько денег. После того как на них обрушилось сокращение бюджетных ассигнований, работы резко прибавилось. У города были дела поважнее, чем забота о людях, которых ежедневно убивали дубинками, резали ножами, душили, топили, разрубали или разрывали на куски на улицах города. “Каждый год в Нью-Йорке умирает восемьдесят тысяч человек, и тридцать тысяч из них попадает к нам”, — подумал Винсент.

— Чем ты сейчас занят? — спросил Грауман.

— М-м... Дело Моруэя, — начал Винсент, нахмурив брови. — Потом этот зарезанный в Холлуэе — я жду вызова в суд в любую минуту. Случай с директором школы практически закрыт. Осталось собрать кое-что для окружного прокурора — анализ крови б у дет т ото в сегодня после обеда. Ах да, еще Маршалл.

— Кто это?

— Труп доставили вчера. Маккейб предупредил, что дело не терпит отлагательства, и я сразу же за него взялся. Утопление в бассейне. Маккейб предполагает, что его голову придержали под водой. Кого-то уже взяли по подозрению в убийстве, так что им позарез нужны улики.

Грауман кивнул.

— Работаешь на всю катушку?

— Более того.

— Я хочу, чтобы ты на несколько дней съездил на побережье.

— Как? Именно теперь?

— Если бы это не было важно, я бы тебя не просил, — терпеливо объяснил Грауман. — Верно?