Азбука семейной жизни. Детектив - Маргарита Макарова

– Ну да. А говорили, там все блатные. А под какой фамилией дочка-то у тебя там?

– Под фамилией жены. Она мне только что позвонила.

– Кто?

– Ты тупая, или где?

– Я – дома, а вот, что ты тут делаешь?

– Гиршман мертв. Ты что – не улавливаешь?

– Ну он мне и не понравился. Слава богу. Нечего лезть туда.

– У меня там дочка…

Ольга больше не смотрела на промокшего Женю. Она вошла в подъезд. Он шел след в след рядом.

– Ну отлично. Хоть бы похвастался.

– Чем? Ты соображаешь, какие там дети?

– Ну вот этим и похвастал бы.

– Ты все-таки тупая, как и была. Я… Там… труп там, ты понимаешь?

– Ты как-то определись. То хвастаешь, то глаза лупишь.

– Я квартиру отца продал.

– На университетской?

– Да.

– Ну… все решили деньги!

– Ты, правда, такая наивная? Иль придуриваешься. Жена в Германии оперировала нашу примадонну. Только поэтому и взяли.

– Плюс деньги.

– Да.

– Какой блат!

Ольга открывала квартиру. Замок почему-то застревал. Но несколько нажимов на ключ, и все получилось. Давно надо вызвать слесаря – сменить замок. Но все еще теплилась надежда, что заедет сын и сменит все, что надо.

Она вошла в небольшой коридор. Свет не включался. Ольга стряхнула с себя туфли и сразу прошла на кухню. Негромкий щелчок сменился звуком закипающего чайника.

Евгений ходил за ней по пятам.

– А от меня ты чего хочешь?

Не то чтобы визит бывшего любовника был ей неприятен. Но и приятным его назвать было трудно.

– Ты с дочерью моей поговори.

– Зачем?

– Ты что – не врубилась? Там Гиршмана убили.

– Ну и что?

– Это походит на борьбу кланов. Ритуля там – она правнучка Малоземцева.

– Не может быть.

– Что? Что она правнучка Малоземцева?

– Ну да.

– А ты что, правда думала, там простые дети и ни у кого нет никаких таких родителей? – Евгений рассмеялся почти мефистофельским смехом. – На экран попадают только те, кто проверен экраном. В смысле – клан.

– Ну нет, я не думала, что все такие простые, но, чтобы правнучка Малоземцева. То-то она так привыкла говорить, и часто пользуется бумажкой, – усмехнулась Ольга. – Цирк. Но она же из Белоруссии.

– А ты говор слышишь?

– Но как так.

– А вот так. Должна была по сценарию быть девочка с республики. Вот она и стала ею. Девочкой с Минска.

– Ты смеешься? Не может быть такой лажи.

– А какой должна быть лажа?

– И что, совсем никакого отношения к Минску не имеет?

– Нет. Никакого. Ну может, была там в последние пару месяцев перед зазеркальем, чтобы улицы заучить. Пожила у кого-то из знакомых. Может, ей даже там понравилось. Но училась она, сама понимаешь, в Москве, и родилась тут, и жила, и… короче… она такая же белоруска, как я негр.

– Точно, насчет негров она как раз высказывалась. Так вот откуда в ней такая политкорректность! – рассмеялась Ольга. – Это в ней прадед говорит.

– Ну знаешь… – прадед не прадед, а воспитание семьи. Семьи – с большой буквы. Когда ты обязан, потому что ты внук, правнук, ты – несешь гены…

– Да, гены точно, – опять рассмеялась Ольга. – То-то в ней такая тяга к циркачу.

– Какому циркачу?

– Ну, Владу. – он же из цирковой семьи, и сестра у него из цирка.

– Ах это. Не знаю насчет цирка, но говорит она с дефектом прадеда.

– А что такое у деда? Небось, просто беззубый был.

– Ну это-то да. У Малоземцева был пародонтоз. Причем такой острый, что он не мог носить мосты, протезы, у него кровили десна. И все было очень больно и сложно.

– Это стоматит называется.

– Ну ты прям доктор.

– А ты прям семейный историк.

– Не историк, но знаю. И Малоземцев ходил обычно без протеза и ел кашку. Пока не показывали по телеку. А по телеку, когда показывали – над было говорить.

– Ну вот – ему мешал непривычный протез.

– Нет, дело не только в этом. Он… у него был еще и дефект. Маленький такой дефектик. Язык при разговоре в сторону закручивался. И у Риты то же самое. Понимаешь?

– Да ты что? То-то я не могу понять ни слова в ее песнях.

– Ну да, это наследственное и неизлечимое.

Ольга расселялась. Абсурдность ситуации была очевидна.

– Ну а кто додумался сунуть девку с врожденным дефектом в артистки? Да еще петь.

– Ну знаешь. Петь – не говорить. Там можно и подвывать.

Ольга рассмеялась еще громче.

– Ты сдурела что ль? Я к тебе с серьезной проблемой, а ты тут веселишься, как будто я тебе анекдот рассказываю… Ты не понимаешь. Гиршман этот… брат двоюродный… будущей власти… ну сама понимаешь… Волкова.

– Ну извини… Твоя проблема от большого ума. Ты-то как умудрился сунуть туда ребенка, в эту помойку идиотов? Ольга вспомнила о Насте и прикусила язык.

– Значит, теперь там убивают, как при этих… двор-то был кровавый… как при Медичи?

– Похоже на то. Дети поняли, что блат, конкурс блатов.

– А что ты хочешь-то?

– Хочу дочку забрать.

– Что так? Ведь там такое хорошее общество.

– Страшно.

– Что страшно?

– Страшно за нее.

Ольга посмотрела на Евгения. В его глазах был такой неподдельный ужас, что она побоялась даже улыбнуться.

– Вот что. У меня есть знакомый следак. Сережка Потапенко. Он сейчас в отпуске. Не знаю, пустят ли его на место, как ты говоришь, преступления, но попытаться можно. Во всяком случае, он хоть что-то узнает.

– Да нет, ты не понимаешь. Я хочу забрать ее оттуда.

– Так забирай.

– Она не слушает меня.

– А я что могу?

– Ты умеешь убеждать.

– В чем я тебя убедила?

– Послушай, жена в командировке.

– Так вызови ее оттуда. Повод вполне серьезный. Жизнь ребенка.

– Она в Германии.

– И что?

– Я тебя очень прошу. Поговори с ней.

– Легко сказать, но как это сделать?

Глава 3. Смерть в гримерке

Примадонна сидела за сценой, в специальном закутке с аппаратурой. Здесь же была и ее гримерная. Было невыносимо жарко и душно. Невыносимо жарко. И невыносимо душно.

Она подняла подол своего коротенького платья и стала обмахивать им лицо, стараясь создать хоть какое-то движение воздуха. Раньше, когда у нее был голос, вернее не так, когда голос ее был настоящим и имел ту силу и мощь, которые и …эх… когда это было. Элла вздохнула. Тяжело было вспоминать об этом. В кого она превратилась. Нет, она еще ничего… Вполне. Правда, юбка теперь была выше самого некуда. Чем больше возраст, тем меньше становится край платья… С чем это связано? А чем еще было привлекать внимание, ускользающее и ускользающее…

Раньше она бегала по сцене в просторных балахонах, в которых с трудом не заплеталась сама. И уже тогда считала себя полноватой. А теперь… Теперь… Пиво было слишком вкусным. Как можно было от него отказаться. Она не могла…

Давно надо было уходить.

Как хорошо было бы сидеть сейчас дома и пить это самое пиво. Но нет… Элла вздохнула и махнула коротеньким подолом. Она уйдет – это конец всему. Конец карьере дочери, конец зятю. Пусть бывшему, но все—таки это был отец ее внука, не чужой человек.

Сейчас все они держались на ней, как на соломинке.

Она снова вздохнула, взглянула на экран аппаратуры. За чем она могла следить тут? Там был и режиссер, и операторы, и художники – все были. Но! Надо было исполнять роль великой примадонны, великой и ужасной.

Как Гудвин. Художественный руководитель. Ну хоть как-то…

Страх вползал в мозг, разворачивался в извилинах, заполняя каждую клеточку, каждый нейрон, каждый аксон.

Что дальше?

Как и что будет с дочкой, как она будет, если придется уйти, если что-то случится…

А чувствовала она себя все хуже и хуже. Не в этом возрасте было ездить по гастролям, изображая из себя звезду. Не в этом… хотя… какой такой возраст был у нее…

Ей не было еще и 60. Но сил почти не оставалось. Сцена забрала свое. Почему так быстро убежало здоровье? Куда? На страсти и мужиков?

Элла посмотрела на монитор. Ее молодой любовник отрабатывал свой номер. Да, она еще хорохорилась. Еще таскала с собой молодого парня. Но это было уже скорее для видимости, для имиджа, для рекламы, для скандала… Для привлечения внимания.

Элла расстегнула белые сапожки. Конечно, нельзя, чтобы кто-то видел ее разутой. Но терпеть эту узкую колодку в такой жаре и духоте она не могла.

Пальцы не слушались. Руки дрожали. Что-то совсем плохо. Скоро это станет заметно всем.

Устала. Как же она устала. Давно. Но как долго она еще будет топтать эту землю, чтобы уходить сейчас? Сколько ей отмеряно? Надо еще подзаработать. Надо еще и еще, Или умирать бомжом. Иль распродавать квартиры. Ну, может быть, еще чуть-чуть.

Но уйти, это перечеркнуть дочку. Чем она тогда будет заниматься? Дочь никто тут не потерпит. Ей …она моментально вылетит из всего этого высшего общества… и никто не поможет… никто не засуетится, чтобы сказать слово за…