Дело было так - Меир Шалев

Когда мама объяснила мне, что в бабушкиной запертой ванной комнате скрывается «пылесос из Америки», я был потрясен.

— Из Америки? — взволнованно переспросил я, воспламененный надеждой, что кроме пылесоса в бабушкиной закрытой комнате могут находиться также целые ящики запретной «чинги» и пластинок рок-н-ролла.

— Да, дядя Исай послал ей этот пылесос из Америки, — сказала мама. — Но она попользовалась им всего один раз, а потом заперла здесь.

— Почему?

— Это долго рассказывать.

— А что случилось потом?

— Когда потом?

— Когда она заперла его здесь.

— Это тоже долгая история, — сказала мама. — Я расскажу тебе при случае. А пока не рассказывай про свипер никому из чужих. Это секрет!

Так я начал понимать то, что потом прояснится и тебе, читатель: если в других семьях хранят в тайне разного рода постыдные неудачи, мрачные истории мести, запретные страсти, пребывание в психушке, слабодушие, проявленное на поле боя, какие-нибудь уголовные преступления или незаконные беременности, а также пагубную склонность к «излишествам» и к продаже дынь перекупщикам с большой дороги, то в нашей семье такие волнующие и жизнеутверждающие секреты крайне редки, да и те сухи и бескровны, как высохшие на солнце пласты прессованного инжира, всем открытые и давно известные. Нашим по-настоящему тайным семейным секретом был Большой Американский Пылесос. Тот свипер, который дядя Исай, этот «дважды изменник», бестрепетно предавший как идеалы сионизма, так и идеалы социализма, послал из Лос-Анджелеса, что в капиталистической Калифорнии, своей невестке Тоне в первый трудовой мошав Нагалаль, основанный в Стране Израиля как раз убежденными сионистами-социалистами, пионерами второй алии. Свипер — вот наша главная семейная тайна, которую нужно скрывать от чужих, американский свипер, приговоренный бабушкой Тоней к вечному тюремному заключению в ванной комнате, дверь которой была наглухо закрыта, а вращающийся меч[21] в виде развевающейся тряпки не давал никому прикоснуться к ее ручке.

Глава 7

В те дни деревенские дети тоже несли трудовое бремя и выполняли многие тяжелые работы, то ли то в коровнике, то ли во дворе, в саду или в поле. Но бабушкины дети, моя мама и тетя Батшева, трудились вдвойне, потому что вдобавок ко всему бабушка возложила на них уборку в доме, а любую их попытку отговориться или взбунтоваться пресекала страшной угрозой, которой и мы до сих пор, бывает, пользуемся: «Я тебя порежу на кусочки!»

Каждое утро она будила их ни свет ни заря, чтобы девочки еще перед школой прибрали в доме, а для того чтобы они поспевали, переводила часы на час назад. В результате они являлись в школу в девять вместо восьми, а поскольку до этого успевали уже наработаться до упаду, то в классе спали с открытыми глазами.

В конце концов наш деревенский учитель Шмуэль Пинелис вызвал бабушку в школу и потребовал объяснений. Однако бабушка даже не потрудилась что-либо отрицать.

— Мои дети обязаны помогать мне по дому, — известила она учителя.

В этом убеждении она была не одинока. Другие родители тоже зачастую задерживали детей дома, чтобы те помогали по хозяйству, и учитель рассердился на бабушку Тоню точно так же, как сердился в таких случаях на других.

— Это дети! — воскликнул он. — Дети должны учиться! Дети должны вовремя приходить к первому уроку и не засыпать в классе от усталости.

Бабушка поднялась, молча выпрямилась во весь свой небольшой рост, показывая этим, что ей надоело тратить время на глупые разговоры, повернулась и вышла из учительской. Пинелис вздохнул. Но он не представлял себе, каким будет продолжение.

Несколько недель спустя, в одну из пятниц, за два часа до окончания уроков, в дверь класса постучали. Не успел учитель крикнуть: «Войдите!» — как на пороге появилась бабушка Тоня. Ученики из других семей, у которых были другие матери, заулыбались в предвкушении забавы. Моя мама, которая была бабушкиной девочкой, сжалась в комок на своем стуле.

— Доброе утро, — сказал Пинелис и уже собрался было добавить: «Чем обязаны?» — но бабушка Тоня перебила его.

— Сегодня пятница! — объявила она.

— Совершенно верно, — подтвердил учитель, как будто она была ученицей, правильно ответившей на его вопрос.

Все дети — за исключением моей мамы — уже откровенно хихикали[22]. Кое-где раздался даже громкий смех.

— Нужно приготовиться к субботе, — сурово продолжала бабушка. — В доме много работы.

— В классе тоже трудная работа, — сказал Пинелис.

— Батия должна помочь мне в уборке.

— Мы сейчас в середине урока, — сказал учитель, — Батия вернется домой в полдень, после уроков, как все другие дети.

Бабушка Тоня переступила порог. Ее глаза оторвались от учителя и остановились на дочери. Мама медленно сложила свои книги и тетрадки в полотняный портфель и поднялась с места.

— Я должна помочь маме, — сказала она учителю таким тоном, будто не разрешения у него просила, а объясняла или, может, даже напоминала ему одно из правил миропорядка. Солнце восходит утром, реки текут в море, планеты движутся по своим путям, а дочери бабушки Тони должны помогать ей поддерживать в доме идеальную чистоту.

Пинелис вздохнул точно так же, как при первой встрече с бабушкой Тоней, а бабушка, сказав свое, повернулась и вышла, оставив дверь открытой нараспашку. Батия вышла следом и тихо закрыла за собой дверь.

«Как она шла? — все думаю я. — Рядом с матерью или осторонь? И что сказала ей по дороге? А может, не говорила ничего, только молчала? А может, пошла другой дорогой, сдерживая рыдания? И обиды свои выговаривала только про себя?» Не знаю. Рассказ этот я слышал не от нее, а от Пнины Гери, ее «классной подруги», как говорили тогда в деревне.

— Я никак не могла понять, как это Батинька даже спорить не стала. Она всегда была такая острая на язык, и за себя умела постоять, а тут…

Я думаю, что мама не стала спорить по той же причине, по которой позже не хотела рассказывать мне об этой истории, — ей было попросту стыдно. И даже более того — она стыдилась своего стыда. Но была тут еще и другая сторона. Наш Нагалаль был местом прославленным и чванливым, в большом почете как в глазах ишува[23] тех дней, так, еще более, — в своих собственных. И, как это свойственно жителям таких знаменитых мест, закончив обсуждать и сравнивать Тель-Авив, Иерусалим, Кфар-Иошуа и Нью-Йорк со своим замечательным мошавом, они принимались обсуждать и судить друг друга. И моя мама не захотела спорить со своей матерью на глазах соучеников, чтобы не давать им повод для такого рода сплетен и насмешек. Она молча встала, вышла из класса и пошла домой убирать.

А уборки хватало. Сначала они с Батшевой вытряхивали все ковры, одеяла и постельные покрывала — вдали от дома, разумеется, чтобы ветер не занес пыль в окна. Потом они мыли все ступеньки: одна поливала из шланга, а другая большой жесткой щеткой чистила бетон. А затем приходил черед главного действа — ежедневного мытья всех полов.

Не знаю, когда появились нынешние замечательные швабры с губчатой насадкой, но знаю, что в дом бабушки Тони они не попали никогда. Прежде всего потому, что всякая губка старается на полу «наследить». Кроме того, никакая губка не отчищает углы и панели «как следует быть». А главное, швабра — это по сути своей негодное орудие, придуманное для людей, которые игнорируют суровые факты жизни, хотят увильнуть от работы и витают в облаках, вместо того чтобы встать на колени и присмотреться к действительности, какова она есть. И поэтому Батия и Батшева вынуждены были каждый день становиться на колени и драить эту «действительность» обыкновенной тряпкой, причем эта процедура повторялась до тех пор, пока бабушка Тоня не объявляла, что она довольна.

— А когда бабушка была довольна? — вопрошала мама, как вопрошает всякий опытный рассказчик, когда его рассказ известен слушателю наизусть.

— Когда? — отвечал я, как должен отвечать всякий опытный слушатель, когда и он, и опытный рассказчик заранее знают ответ.

Так вот, бабушка Тоня была довольна только тогда, когда вода, впитавшаяся в тряпку и выжатая в ведро, становилась абсолютно чистой и прозрачной. А чтобы убедиться в этой прозрачности, она проверяла воду как следует быть, то есть зачерпывала из ведра в ладонь и медленно сливала обратно против света. И если вода не была прозрачной как следует быть, она требовала, чтобы девочки снова помыли пол, снова поменяли воду, снова протерли тряпкой, снова выжали ее — и так еще раз, и еще, и еще.

— Ужасно, — вздыхала мама и тут же начинала смеяться. — Но знаешь, в результате мы все по сей день именно так моем полы!

Эти «мы все» относились не только к ней самой и к тете Батшеве, но также к ее невесткам из Нагалаля — к тете Пнине, жене дяди Менахема, и к тете Циле, жене дяди Яира, которым в порядке экзаменов на право вступления в нашу семью пришлось вымыть у будущей свекрови полы — и разумеется, вымыть как следует быть. После чего они теперь тоже рассказывают, что по сей день, многие годы спустя, продолжают мыть полы по методу бабушки Тони. Да, есть привычки, усвоенные человеком (или народом) во времена невольного или добровольного рабства, которые не исчезают и после выхода на свободу.