Школьный спектакль - Вениамин Каверин

Во-вторых, разберемся: зачем гениям понадобилась эта инсценировка? Допустим, они хотят помочь Андрею Даниловичу, который думает, что, если ребята увидят, какой кавардак они устроили в классе, они устыдятся и станут паиньками, как и полагается "выпуску века". Но Андрею Даниловичу они хотят помочь по касательной, а на деле это внутренний ход. Между гениями какая-то свара, в результате которой четверка превратилась в три плюс один. Этот один, конечно, Северцев, которому они сговорились доказать, что он лапоть. Но он как раз докажет обратное, то есть что лапти они.

Что такое актер? По С. Ожегову, актер – это исполнитель в театральных представлениях. Актер не может играть самого себя. Таким образом, теоретически из этой инсценировки вообще ничего получиться не может. Но и практически не может, потому что Крейнович, Громеко и Кругляков не играют трех мушкетеров, а просто произносят слова, в то время как Северцев именно играет. Это факт, и хотя он, по-моему, кажется, сволочь, из него почти наверное выйдет крупный артист.

Теперь почему они лапти. Он сделал вид, что даже не догадывается, что они ему завидуют (насчет Самариной) и хотят отомстить. Это раз. Два: он играет куда лучше, чем они, и будет иметь успех. Наконец, третье, и самое главное: он согласился играть, потому что для него это тоже самоиспытание. Если человек, не будучи вором, способен заставить себя украсть, он способен устроить публичный суд над своей порядочностью, то есть доказать самому себе, что ему на нее наплевать. Тут он пошел гораздо дальше, чем с лупой. Насчет лупы знали только мы двое, и ее можно было, хотя и с трудом, вернуть на старое место. А на этот раз ему хочется, чтобы у всей школы потемнело в глазах. Теперь снова насчет любви. Я хочу сказать, что Северцев напрасно думает, что ему таким образом удастся доказать, что он ну просто как бог владеет собой. Почему? Потому что, если бы он действительно любил Самарину, ему даже не пришла бы в голову подобная мысль. Он прежде всего подумал бы о ней, а не о том, как поступил бы на его месте Печорин. А он поступает даже хуже, потому что Печорин только заставил княжну влюбиться в себя, а у Северцева насчет Самариной можно не сомневаться, что все будет тип-топ. Правда, эти женщины черт знает что способны простить. Но Самарина, по-моему, не способна. Она все время двигается куда-то, но не физически, а в душе. И думает. Что у девчонок встречается исключительно редко.

Между прочим, вчера на репетиции между гениями был интересный спор. Громеко утверждал, что мы являемся отпечатком действительности, но только в том случае если относимся к ней пассивно. Человек невольно начинает видеть в других самого себя и таким образом незаметно начинает считать себя центром мира. Громеко считает, что политическая слепота, например, есть следствие пассивного отношения к действительности, потому что, не замечая в себе никаких перемен, человек не видит их и в других. Кругликов сопел отрицательно или положительно, Северцев набросился на Громеку и стал доказывать, что, конечно, надо относиться к действительности активно, но в противоположном смысле. Между ним и действительностью существуют его желания, они важнее для него, чем действительность, и он не видит в этом ничего плохого. Положение вещей в конечном счете зависит от нас, и глупо не воспользоваться этой возможностью, раз уж тебе повезло и ты волей случая появился на свет. Только лицемеры утверждают обратное. Ему, например, плевать, что неведомая сила каждый год гонит угрей куда-то к Азорским островам для размножения. Причем угри, по крайней мере, безвредны и даже вкусны. А если бы мы могли реально представить себе все подлости, которые происходят на земле в эту минуту, нас бы стошнило от ужаса и отвращения. Нас должна интересовать внутренняя жизнь, а ее надо построить так, чтобы она была вооружена против внешней.

Крейнович передразнивал обоих, а потом бросился разнимать, потому что они чуть не подрались.

Насчет отпечатка – интересно, но не вообще, а в частности. По-моему, типичный отпечаток времени – это Андрей Данилыч, в том смысле, что он является величиной постоянной, а мы – переменной. Он стоит неподвижно, а мы двигаемся мимо с различной быстротой, так что ему, конечно, приходится туго. Между прочим, я думаю, что он сам мог бы играть кардинала Ришелье. Мужчина видный, с бородкой и довольно хитрый, хотя у него в голове не больше, чем у кардинала в пятке. Но он благородно-хитрый. Поведение у него такое: "всем сестрам по серьгам", "худой мир лучше доброй ссоры" и т. д. В общем, он все-таки в чем-то Молчалин, если бы Молчалину приходило в голову время от времени думать и говорить, как Чацкий. Но действовать, как Чацкий, который, между прочим, тоже только говорит, он не может.

Впрочем, его еще можно понять: ему остался год до пенсии. Но даже если наш класс "справится", с грехом пополам кончит этот год, а на следующий покажет себя, как "выпуск века", – что изменится в школе? Ведь наш педсовет давно должен был обсудить, почему класс вдруг бросил заниматься и стал на практике изучать личную средневековую жизнь? Но об этом никто не думает, потому что ответ на подобный вопрос нельзя выразить в процентном отношении. Педагоги вообще почти никогда не понимают, что то, что неинтересно для них, в еще большей степени неинтересно для нас. Я хочу сказать что средневековье – муть, но интересная муть. То есть, я хочу сказать, что в школе – зеленая тоска, потому что никто не умеет интересно показывать серьезные вещи.

В общем, я окончательно убедился, что можно получить образование, почти не пользуясь школой. То есть, конечно, пользуясь, потому что невозможно обойтись, например, без кабинетов и так далее. Короче говоря, я должен сам составить себе программу, а для этого надо посмотреть, чем занимаются студенты первого курса физмата. И я это сделаю. Я хочу на физмат.

АНДРЕЙ ДАНИЛОВИЧ: ТАК БЫЛО

Между тем время шло, и хотя занимались еще по-прежнему с грехом пополам, однако общая заинтересованность понемногу делала свое дело. Как-то само собой получилось, что спектакль стал готовить весь класс. Подобно Тому Сойеру, я занялся торговлей. Он продал мальчишкам право красить забор за бумажного змея, свистульку, пару головастиков и т. д. А я продавал ребятам право участвовать в спектакле за приличные (более или менее) оценки, за самообслуживание и вообще за соответствующее «выпуску века» поведение.

Теперь для всех был ясен смысл названия: "Так не были – так было", и Громеко, игравший мудрого Человека без маски, написал даже для своей роли монолог, в котором доказывал, что зрители не должны чувствовать расстояния между действительностью и тем, что происходит на сцене. Каждый актер невольно играет самого себя. Чем дальше он от роли, тем легче для него найти в себе средства для ее воплощения.

Северцев стал возражать с такой горячностью, что спор чуть не кончился дракой, и монолог в конце концов был единодушно отвергнут.

Дело уже шло к весне, когда подготовка была закончена и долгожданный день премьеры назначен.

Мне не хотелось показывать спектакль особенно широкому кругу, но директор, усмотрев в нашей затее глубокий педагогический смысл, настоял – и на премьеру явились не только родители и преподаватели, но даже один профессиональный режиссер, приехавший к нам в связи с предстоящими гастролями московского театра. Словом, двусветный зал с расписным потолком был полон. Осветители, у которых что-то не ладилось, бегали с мотками проводов, крича друг на друга, а актеры, загримированные и одетые чуть ли не с утра, сидели за сценой, на полу, с тетрадками в руках, повторяя роли. Щиты, оклеенные золотой бумагой переставлялись под разными углами на эстраде – это был Лувр, а на лестницах, освещенных старинными бра, разыгрывались "заговоры и интриги". Костюмы, грим, музыка (с выпученными от усердия глазами за роялем сидела бедная Зина Камкова) – все, разумеется, было очень самодельное. Но именно это и придало естественность постановке.

Я был уверен, что, как всегда на подобных спектаклях, когда зрители видят своих друзей и знакомых в необычных театральных костюмах, в зале возникает ощущение легкости, веселья.

Ничуть не бывало! Уже пролог, когда Человек без маски сказал, что он решил под видом выдумки рассказать правду, был выслушан серьезно. Потом появился Володя, и я почувствовал, что пародия на нашу школьную жизнь отступила на задний план – эти сцены как-то проговаривались, их слушали, но снисходительно, терпеливо. В центре вдруг оказалась история любви д'Артаньяна и госпожи Бонасье. Вот тут-то и показал себя Володя! По Дюма, д'Артаньян – веселый гасконец, смельчак, не лишенный житейской трезвости. Володя сделал из него человека не просто сметливого, но умного, размышляющего о любви с горечью, но и с надеждой. В сцене свидания с госпожой Бонасье он ждал ее на лестнице, опершись о перила, задумчиво глядя в зал. Она показалась на лестнице слева, но растерянно остановилась, не зная, как поступить, потому что свет вдруг замигал и кто-то за сценой громко сказал: "Держи, шляпа!" Никто не засмеялся. Все смотрели на Володю.