Иоанн III, собиратель земли Русской - Нестор Кукольник

Возвращаясь из Кремля с Леонидом, сыном Иоанна Рала, своим молодым наперсником[11], Андрей у самых ворот Греческой слободы повстречал мистра Леона, который, в богатой одежде, на великолепно убранном коне, ехал в Москву; за ним двое слуг везли походную аптеку и хирургические инструменты.

— Принчипе! — сказал по-итальянски мистр Леон, удерживая своего коня и слезши с лошади. — Я рад, что тебя вижу.

«А я очень не рад», — подумал Андрей, с приметным отвращением и боязнию взяв за руку жидовина.

— Кого едешь морить?..

— Спасать, следовало бы сказать; по крайней мере, заплатят. Позволь, принчипе, на одно слово… Меотаки на кладбище…

— Знаю.

— А где же сто златниц?..

— Безумец, да разве я обещал?..

— Когда я лечил его, не ты ли сказал Хаиму: «О, я дал бы сто златниц, если бы мой друг Аристарх переселился на двор отца Мефодия».

— А! Так ты убил его?.. Ты отравил несчастного?.. А я думал, что мой бедный Меотаки умер естественною смертию. Постой же, поганый жидовин! Я раскрою твое скверное дело, не то подумают, что я твой сообщник… Я мог сказать, я мог желать смерти Меотаки, но сулить, подкупать… О! Да ты злодей, и находишься при дворе сестры моей, — это опасно…

Мистр Леон побледнел.

— Принчипе, — сказал он, оглядываясь. — Ты хочешь погубить меня и очернить себя, а я был тебе полезен, могу и еще быть тебе полезным…

— Едва ли! Откровенно говорю тебе, что, если бы я встретил смерть лицом к лицу, уж тебя бы не позвал… Но помириться с тобой я, пожалуй, готов…

— И поверь, что я буду тебе союзником лучше многих.

— Согласен! Но скажи, куда ты это так разрядился?

— В Кремль! Ездовой прискакал: Елена, царская невестка, занемогла…

— Елена! — воскликнул Андрей, задумчиво посмотрев на врача. — И ты не спешишь? Болезнь, видно, не опасна…

— Да, дурнота, — отвечал жид, принужденно улыбаясь. — У нее это часто бывает…

— То есть, когда надо повидаться с мистром Леоном и расспросить у него о том да о другом…

— Неблагодарные! Откуда же вы все узнаете про придворные дела? Вы знаете, что затевают противу вас Патрикеевы и Ряполовские, владеющие умом молодого князя и Елены. Уж не Мовша ли твой сидит мухой на теремных обоях и подслушивает? Если бы не… Да что говорить! Неблагодарность — идол человечества. Если я умою руки, вас всех живыми съедят Ряполовские. Сегодня по закате солнца соберутся ко мне добрые люди; приходи — увидишь, услышишь!

И Леон не без труда влез в седло и поспешил в Москву со своими помощниками. Андрей задумчиво смотрел ему вслед.

— Ваше величество! Кажется, беседа с мистром Леоном была не совсем приятна? — сказал Рало, подойдя.

— Ты угадал, Леонид! Я боюсь этого жидовина; напрасно вы привезли его из Италии.

— Государь московский нам поручил привезти врачей и художников; мы могли залучить охотников, а кому охота ехать в Москву, особенно после смерти Антона. Удивляюсь, как нам удалось привезти и этих семерых; правда, из них только один грек, наш сродник, и один итальянец, оружейник, — все остальные жиды. Впрочем, мистр Леон и в Италии был в славе…

— Рало! Я боюсь его! Он кует противу нас злое дело.

— Я слышал, что у него собираются многие бояре, противники Патрикеева и Ряполовских; странно, что в то же время он в чести у Елены, а ты знаешь, как любит Елена мою сестру, ее детей и всех нас… Поверь, что он служит двум господам и с обоих берет большие деньги.

— Такой предатель не страшен. Важной тайны он ни тут, ни там не проболтает; он мелочной и фальшивый торговец, и должно надеяться, что скоро попадется, как попался Антон. Одно мне не по сердцу: это то, что ему очень нравится Зоя.

— Моя Аспазия! Это ты с чего взял?..

— Моя! Ох, эта Аспазия пока ничья; беда в том, что многие могут считать ее своею…

— Ты с ума сошел, Леонид; если она не сдастся мне, так, надеюсь, другие…

— Другие. Я не хочу сердить твое величество.

— Вздор, говори, я требую…

— Другие моложе… Другие богаче… Хотя положительно я и не смею сказать про Зою, что она отдалась уже кому-либо, что уже есть счастливец… Нет! Но Зое хочется замуж; она сманивает не любовников, а женихов, чтобы было из кого выбрать…

— И ты знаешь хоть одного из них?..

— Всех!

— И ты молчал, и ты мне друг!

— Я жалею даже, что теперь проговорился, я боюсь нрава твоего; ревность…

— К кому? Неужели к мистру Леону?..

— И этот недурен, но Ласкиров сын Митя — красавец; живописец Чеколи богат и наружностью, и способностями; ты сам восхищался портретом Зои; а когда Чеколи поет, Зоя тает, млеет; этот из жениха легко может поступить в любовники, если захочет. Я люблю тебя, Андрей, и потому не свожу глаз с Зои; у меня свои лазутчики; ты знаешь, что у нашего отца Мефодия теперь довольно большое училище, туда ходят учиться не только наши, но и дети многих бояр и князей; я видел между учениками князя Холмского, сына знаменитого полководца, видел Тютчева, Образца, детей важных московских бояр; для своей академии Мефодий нанял еще у покойного Меотаки большой сад и там философствует со своими учениками. По смерти Меотаки Зоя, по твоей милости, получила свободу, и это с твоей стороны большой промах; Зоя проводит иногда целое утро в плетеной беседке, разделяющей большой сад от малого; она видима тут и невидима, по воле; тут ее видал Ласкир, здесь она с ним познакомилась; она знает имена всех учеников, расспрашивает о достатке и значении их родителей. Ну, и я знаю всех ее женихов…

— Кроме одного…

— А именно?..

— Тише! Это, кажется, Зоя мелькнула между цветами…

Андрей не ошибся: они проходили мимо Мефодиевой академии. В саду гуляла Зоя, и, к особенному удивлению Андрея, одна; она была одета роскошно, по-восточному: дорогая ткань на платье, ценный жемчуг и камни на шее, пальцы в перстнях; наряд много возвышал очаровательную красоту Зои; в глазах Андрея она никогда не была так хороша, как сегодня. Академические решетчатые ворота не были заперты, и Зоя порядочно испугалась, когда Андрей и Леонид поравнялись с нею и первый проговорил:

— Зоя, верно, нас не ожидала!..

— Признаюсь, — отвечала красавица, — я полагала, что вы далече, за царским столом, в царских чертогах… Мне стало завидно; я нарядилась во все то, что у меня было лучшее, вышла в сад и стала мечтать, будто я царица. О, так мечтать весело…

— Мечты — сны наяву, Зоя, а они иногда сбываются!..

— Андрей, я знала, что ты насмешник, но не думала, что захочешь обижать бедную вдову…

— Неправда, милая Аспазия…

— Постой, не повторяй более этого ненавистного имени! Ты пользовался моим невежеством и называл меня унизительным именем, Андрей! Кто дал тебе на это право! Разве то, что я умела отвергнуть твои требования, и за это я Аспазия! Верю, что предки твои были нашими царями, но не ты, Андрей! Я уважаю в тебе твоих предков и потому только не жаловалась на тебя московскому государю. И не пожалуюсь, если дерзость твоя к тому не принудит… Но я имею право требовать и требую, чтобы ты оставил дом мой и уволил меня от обидных посещений!.. Я сказала свое! Прощай!

Зоя вспорхнула в плетеную беседку, и дверь захлопнулась.

— Вот тебе раз! Кто это так искусно растолковал ей про Аспазию?..

— Молодые академики! О! Они не тому еще научат Зою. Впрочем, ист худа без добра. Я знал, что в этой интриге ты ничего не выиграешь, только истратишь много денег и времени. Благо, что все кончилось…

— Кончилось? Ты ошибся, Леонид, — начинается! Конца ты никак не ожидаешь, но все равно. Надо поспешить, чтобы господа академики не предупредили. Их мудрость опасна…

— Что лее хочешь делать?

— А вот увидишь.

— Я знаю, что ты хочешь делать, — прошептала тем временем Зоя, лукаво улыбаясь. За густою зеленью своего трельяжа она была невидимый зрительницей всего, что происходило в большом саду… Но едва только Палеологи ушли, как лукавая улыбка сменилась грустным выражением лица; Зоя присела и, отодвинув густую зелень акации, с приметным нетерпением глядела в сад.

— Уж не ошиблась ли я? — опять прошептала Зоя. — Академии поутру не будет, так сказал вчера Константин, зато ввечеру они хотели собраться пораньше, солнце склонилось, а никого еще нет…

— Мир дому, счастие и веселие прекрасной хозяйке, — сказал женский голос в малом саду или, правильнее, в цветниках Меотаки…

«Ведьма, ты опять здесь!» — подумала Зоя и отвечала:

— Милости просим.

Вошла женщина лет сорока, приятной наружности. Хотя она была в немецком платье, но по лицу и выговору нетрудно было догадаться, что это была жидовка. Кивнув весело Зое, она без чинов уселась на низенькой софе возле хозяйки и лукаво спросила:

— Кого высматриваешь?

Зоя покраснела, но отвечала с притворным спокойствием: