Последний козырь - Николай Владимирович Томан

него ни малейшего подозрения: в них нет и намека на скрытый смысл или подтекст.

А спустя еще полчаса Стрельцов встречается с Карцевым.

— Не обрадуем мы полковника, — разочарованно произносит капитан. — Не подтверждается пока его догадка…

— Почему же, товарищ капитан? — удивляется Карцев. — Телеграммы разве из Дубков только можно посылать? А с соседней станции? Из Прудков, например, до которых всего десять километров. Разве не устроило бы их это?

— Нет, Леша, не устроило бы, — покачивает головой Стрельцов. — Им время дорого, а тут пока доберешься… Да и зачем наводчику Козыря в Прудки ехать, когда и тут есть телеграф?

— Что же получается тогда?.. — растерянно произносит Карцев.

— А получается, Леша, что построили мы неверную версию, полагая, будто Козырь действует по прежнему шаблону. Видно, он придумал иной способ общения со своим наводчиком.

— А этот чем плох?

— Да тем хотя бы, что уже употреблялся. А Козырь, судя по всему, не глуп и понимает, чем ему грозит работа по шаблону. Придумал, вероятно, что-то новое… Делать нам здесь больше нечего, пора возвращаться.

В машине капитан снова погрузился в задумчивость.

— А может быть, это и не Козырь вовсе, товарищ капитан? Разве не мог кто-нибудь ложные слухи распустить, что это снова он? Тот же Жуков, например.

К удивлению Карцева, Стрельцов не возражает против такого допущения.

— Все может быть, — спокойно соглашается он. — В любом деле, а в нашем тем более, нет ничего опаснее предвзятого мнения. Однако думается мне, что это все-таки Козырь.

И опять умолкает. Молчит и Карцев. А когда половина пути остается позади, спрашивает вдруг:

— Можно мне задать вам один, может быть не вполне уместный, вопрос?

— Попробуйте, — улыбается Стрельцов.

— Почему вы взяли помощником меня, а не старшего лейтенанта Самойлова?

— Потому что он позер.

— Вы думаете, у него не подлинная храбрость?

— Типичная показуха… — смеется капитан.

— А я?.. А меня вы за кого принимаете? Я, по-вашему, храбрый или не очень?..

— Нет, вы не из очень храбрых, Леша. Но у вас есть чувство долга. А это я ставлю значительно выше не только показной, но и беззаветной храбрости. Я ведь тоже не из отчаянно храбрых.

— А жизнью рискуете всякий раз только по долгу службы, значит?

— Зачем же только по долгу службы? По долгу человека, коммуниста. И потом не так уж часто.

— А с чувством страха как же? Оно ведь самой природой запрограммировано в нормальном человеческом организме, как средство самосохранения…

— Ну, если так уж основательно запрограммировано, что и преодолеть невозможно, надо менять службу. Надеюсь, однако, что у вас не дойдет до этого.

Вернувшись из Дубков, Стрельцов докладывает Ковалеву о результатах. Похоже, что это не обескураживает полковника. Ничем не выражая своего разочарования, он сообщает капитану новость.

— Вчера вечером старший лейтенант Самойлов видел Жукова на станции Прудки. Несмотря на теплую погоду, он ходил там почему-то с поднятым воротником и в кепке, надвинутой на самые глаза. В общем, производил такое впечатление, будто боялся быть узнанным. Как вы думаете, зачем ему понадобилось ездить в Прудки, да еще прятаться от кого-то?

— Понятия не имею, — удивленно разводит руками капитан Стрельцов. — Поехать туда он мог, конечно, по какой-нибудь своей надобности, но почему старался быть неузнанным, действительно странно. Весьма возможно, впрочем, что он опасался встречи с Козырем. Жуков убежден ведь, что Козырь здесь и ищет только благоприятного случая, чтобы расправиться с ним.

— А не могло быть обратного?

— Не понимаю вас, товарищ полковник…

— Не мог разве сам он искать Козыря и опасаться, что кто-нибудь заметит их встречу?

— Но были слухи, что Жуков предал Козыря. И если это так, то решится он разве на такую встречу?

— А вы поинтересовались, кто эти слухи распускал? Может, сам же Жуков?

— Не думаю, — покачивает головой Стрельцов. — Жуков сам страшится этих слухов и уверяет, что Козырь был слишком осторожен, чтобы посвящать его в свои секреты.

— Этому трудно поверить. Насколько мне известно, они были не только сообщниками, но и друзьями. Во всяком случае, таково было мнение всех, кто их знал. На следствии, правда, Жуков вынужден был дать некоторые показания, которые усугубляли вину Козыря.

— Может быть, вот этого-то и не простил ему Козырь? Во всяком случае, это могло послужить поводом для слухов о предательстве Жукова.

— А зачем Самойлов в Прудки ездил? — спрашивает Стрельцов Ковалева. — Его это инициатива или вы посылали?

— Я поручил ему поинтересоваться почтовотелеграфными отделениями нашей дороги. Санкция прокурора на это имеется.

— И в Дубках тоже?

— Я ведь не знал, что и вы почтовым отделением Дубков заинтересуетесь. Но внимание его привлекли лишь Прудки. На всех остальных станциях ничего подозрительного он не заметил. Сейчас Самойлов принесет официальную справку со своими выводами. Не мешает и вам с ними познакомиться.

Полковник снимает трубку внутреннего телефона и вызывает Самойлова.

— Я жду вас, товарищ старший лейтенант.

Самойлов не заставляет себя долго ждать. Небрежно кивнув Стрельцову, он кладет на стол полковника Ковалева папку.

— Здесь результат обследования почтовотелеграфного отделения станции Прудки, товарищ полковник.

— Так, так… Любопытно! — оживляется Ковалев, торопливо пробегая глазами справку Самойлова. — Вот, полюбуйтесь сами, Василий Николаевич! — Он протягивает Стрельцову страницу из справки Самойлова с текстом двух телеграмм.

Капитан дважды перечитывает их содержание, не торопясь с выводами, хотя догадывается, что и полковник Ковалев, и старший лейтенант Самойлов уже разгадали истинный их смысл. А телеграммы очень короткие. В одной всего четыре слова: "Митя приедет девятнадцатого семнадцатым". Вторая чуть подлиннее: "Двадцатого день совершеннолетия Кати. Не забудь поздравить". Подписи под ними разные. Даты отправления тоже. Адресованы они разным лицам в почтовое отделение станции Грибово.

— Понимаете, что к чему? — довольно щурясь, спрашивает Ковалев. — Это ведь явный шифр, Василий Николаевич, и не очень хитроумный притом.

— А подлинный их смысл, видимо, таков, — торопится блеснуть своей сообразительностью старший лейтенант Самойлов. — В первой: "Ценный груз в вагоне девятнадцатом, стрелок на тормозной площадке семнадцатого". Во второй: "Ценный груз в двадцатом, стрелок на площадке восемнадцатого". Число "восемнадцать", вне всяких сомнений, зашифровано тут словами "совершеннолетие Кати".

Самойлов так и сияет весь от самодовольства. Ждет, видимо, похвалы полковника. Но Ковалев молчит.

— Такое толкование текстов телеграмм может быть совершенно произвольным, — замечает Стрельцов, не глядя на Самойлова. — А скорее всего — преднамеренным. Догадку нужно еще подтвердить убедительными фактами.

— А то, что даты их отправления точно соответствуют дням хищения ценных грузов из девятьсот восьмого, разве не подтверждает моей догадки? — выкладывает Самойлов первый аргумент.

— Это тоже может быть чистейшей случайностью.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — снисходительно соглашается Самойлов. — Допустим, что и это всего лишь