Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Эрнст Хоффманн, следователь первого ранга.

— Курт Гессе… — отрекомендовался он в ответ, оборвав сам себя: — Но наверняка вы сами знаете.

— Верно, наслышан, — кивнул инквизитор, — и немало.

Его попутчик оказался в точности соответствующим образу, представившемуся в воображении — уже немолодым человеком, перешагнувшим свой полувековой рубеж уверенно и твердо, сохранив осанку и взгляд сжившегося со своей неспокойной жизнью бойца. Инквизитор ожидал у главных ворот подле двух нетерпеливо топчущихся коней; инструктора Хоффманн поприветствовал, как старого знакомого, тут же обратясь к Курту, и, пока он приторачивал сумку к седлу, воспроизвел в подробностях уже слышанную им новость о их совместном путешествии.

— Наслышаны… — повторил Курт, не скрывая неудовольствия. — Откуда?

— От отца Бенедикта, — пояснил Хофманн по-прежнему приветливо, не замечая его враждебности и даже, кажется, несколько забавляясь ею. — Он весьма вас ценит, Гессе; или предпочитаете «фон Вайденхорст»?

— Не предпочитаю, — отозвался Курт хмуро. — Наше совместное путешествие — его распоряжение, ваша задумка или?..

— Просто так сложилось. Вы направляетесь в Аугсбург, я — в Ульм, и какое-то время у нас будет одна дорога; не станете же вы возражать, что вдвоем гораздо безопаснее — особенно, если учесть тот факт, что вы привлекли к себе внимание довольно опасных личностей, каковые не единожды уже пытались вас устранить.

— Если им захочется повторить попытку, при всем уважении, ваш надзор моей шкуры не спасет; к слову, и вашей тоже. Я бы сказал, ваше пребывание со мною рядом само по себе можно рассматривать как риск для жизни.

— Это следует понимать как ваше непременное желание избавиться от моего общества? — уточнил тот, и Курт отмахнулся одной головой:

— Нет, если вы ответите на один вопрос. Не думаю, что моя биография изучается, как Жития, стало быть, о подробностях моей жизни вас намеренно поставили в известность. Вопрос такой: к чему?

— Славный паренек, — усмехнулся Хофманн, переглянувшись с инструктором, наблюдавшим за сборами в молчании. — Я вам отвечу, Гессе. К тому, что на вас возлагаются большие надежды, а стало быть, у вас впереди и большие дела; а оные дела, в свою очередь, предполагают общение с агентами, обладающими более секретной информацией, и со следователями, имеющими доступ к более закрытым тайнам. Я один из таких следователей; и если в будущем нам доведется повстречаться на каком-либо расследовании, мы уже будем в некотором роде знакомы. Предваряя ваш следующий вопрос — нет, я не тащился сюда нарочно ради вашего сопровождения. Попросту срок нашего обучения здесь истек одновременно, пути сошлись, чем руководство и не преминуло воспользоваться.

— Обучения? — переспросил Курт недоверчиво, смерив человека напротив придирчивым взглядом. — Я — понятно, но вы…

— Спасибо, — иронично поклонился инквизитор. — Лесть приятна всякому… Учиться всегда есть чему, Гессе, в любом возрасте и на любой должности.

— Я и не знал, что здесь, кроме меня, истязают еще кого-то, — заметил он уже более дружелюбно, обернувшись к Хауэру, и тот развел руками:

— Не положено было до поры — вот и не знал.

Курт промолчал, вновь отвернувшись к седлу и бросив на упряжь последний ревизующий взгляд; удивление он высказал не столько в связи с тем, что остался в неведении относительно и впрямь не касающихся его секретов, сколько поражаясь тому, как Хауэр, уделявший ему почти круглые сутки своего времени, умудрялся находить какие-то прорехи в своем плотном расписании.

Против присутствия Эрнста Хоффманна в пути он более не возражал; впрочем, навязавшийся ему следователь оказался попутчиком интересным и приятным, умеющим, что Курт ценил в собеседниках особенно, уловить момент, когда пора смолкнуть и не досаждать более разговорами. Тогда оба подстегивали коней, переходя на легкий галоп, и в молчании преодолевали час или два пути, вновь сбавляя скорость или останавливаясь вовсе, давая отдохнуть жеребцам от седоков, а седокам — от седел. Вечер застал их уже на полпути от цели, в небольшом поселении, каковое городом, строго говоря, не являлось, но и назвать попросту деревней не поворачивался язык — прежде, чем остановиться у дверей довольно оживленного трактира, следователи миновали широкие улицы, поразительно чистую площадь с колодцем, поворот к высокой каменной церкви и нескольких прохожих, не обративших на чужаков ни малейшего внимания.

В просторном зале трактира было шумно и тесно, однако свободный стол все же обнаружился — основной гам и толкотню создавала компания не вполне трезвых, однако весьма дружелюбно настроенных вояк, перекрикивавшихся меж собою со всех концов и бродящих по залу от одной маленькой группки к другой, натыкаясь на двух разносящих заказы девиц и мешая хозяину слышать требования прочих посетителей. Всю ночь доносящиеся снизу хохот и крики подбрасывали Курта с постели, однако спуститься вниз и призвать два десятка вооруженных нетрезвых воителей к порядку он так и не решился; казнь за посягательство на жизнь или здоровье инквизитора, разумеется, всем известна своей жестокостью, однако вспомнят они об этом лишь утром, протрезвев и осознав весь ужас сотворенного. Устраивать же показательные выступления с оружием он не желал, а кроме того, помня десять лет в академии и проведя в учебке три с половиной месяца, проникался к орущим и грохочущим кружками парням искренним пониманием.

Тишины не было и утром — с невероятной стойкостью, достойной, по мнению Хоффманна, и лучшего применения, пирующие воители все еще держались, по-прежнему оглашая зал криками, опустошая тарелки и кружки, натыкаясь на девиц-разносчиц, и, пользуясь тем, что их руки заняты, пощипывали оных за всевозможные места.

— Пятнадцатое марта, — произнес Курт медленно, когда заказанный ими завтрак довольно нескоро возник на столе. — А ведь сегодня мой день рождения…

— В самом деле? Примите поздравления, — кивнул инквизитор, поднимая стакан. — Двадцать три, я не ошибаюсь?

— Мне порой кажется, что мою биографию не знает только ленивый… Двадцать три, все верно.

— Неплохо, — отметил Хоффманн искренне. — Всего два года на службе, и уже в первом ранге, уже замешаны в таких делах, рыцарское звание выслужили… Вы что творите, святотатец? — нахмурился он грозно, когда Курт поднес кружку к губам. — Вздумали такое событие отметить пивом? Ересиарх…

— Да бросьте, — отмахнулся он, когда попутчик придвинул к нему наполненный пряным горячим вином стакан. — Не отмечаю уже давно; так, вспоминаю, что прошел еще год, не более.

— Ну так выпейте здоровья ради; впереди еще pro minimum[8] двое суток пути, на улице холод, мокро и ветер. Давайте, Гессе. За дальнейшие успехи. Может статься, лет через пять я уже буду звать вас «майстер обер-инквизитор»… или раньше?

Он лишь покривился, однако стакан послушно опустошил, не отказавшись и от второго — глювайн[9] был приготовлен на редкость удачно, оставшись на языке и небе приятным терпким послевкусием.

Трактир они покинули тотчас же после завтрака, устремившись по выезде из поселения сразу в галоп; гористая и неровная дорога, местами исчезающая вовсе, вскоре окончилась, сменившись сплошным лесом по обе стороны от нее, отдохнувшие кони шли свободно, и, если путь будет лежать столь же легко и впредь, с попутчиком Курт должен был разминуться к вечеру. Спустя еще час бега уже по лесной плохо проезженной стезе, еще укрытой утоптанным снегом, кони начали коситься на седоков недовольно, и Хоффманн призвал замедлить ход.

— Мне тоже что-то не по себе, — нехотя сознался следователь. — Судя по всему, утренняя порция жаркого была не к месту… Да и стар я уже для таких дел, как верховые путешествия; мне надо сидеть в городе, перемещаться по ровным улицам степенно и греть старые раны у очага по вечерам.

— Старые раны?.. — переспросил Курт. — Не вы ли тот следователь, что когда-то и привел Хауэра в Конгрегацию?

— Хм, а вас и впрямь не перехвалили, — заметил тот одобрительно. — С чего сделали такой вывод?

— Ваша правая рука гнется плохо, и несколько раз в день вы потираете плечо — похоже на то, что этого движения вы уже не замечаете; с Хауэром вы общались весьма дружественно, да и несколько слов в вашем с ним разговоре навели на эту мысль… Возраст совпадает.

— Excellenter[10], — кивнул инквизитор и, поморщась, прижал ладонь к груди под желудком. — Треклятое жаркое с треклятым перцем; пора переходить на водяные кашки… Да, Гессе. Вы правы.

— Значит, — неведомо отчего понизив голос, уточнил Курт, — вы в самом деле… История с оборотнем — это правда, или же Хауэр попросту прогнал мне байку для олухов?

— Ох, молодость, молодость, — мечтательно протянул Хофманн. — Нет, Гессе, он вам не лгал. История была. Эта самая история до сих пор ноет в сырую погоду и не дает руке работать должным образом; благодарение Богу хоть за то, что со службы не погнали.