А ты люби меня - Светлана Борминская

— Пусть замаливают…

— Хорошо, хоть замаливают…

— Долго молить придётся…

Людям не угодишь, причём — никогда.

Рассказывать про чудо — тратить время зря. Чудо надо пережить самому: у меня такое было один лишь раз, сейчас я очень жду второе и, думаю, дождусь, но эта история снова не про меня. Так вот.

Когда Геннадий Бертранович проснулся, то ощутил — он жгуче хочет жить! Ему приснился райский по красоте ландшафт — маленький пруд с зелёным берегом, кучевые облака над душистою землёю и он сам — трёхлетний мальчик в ушитых штанах.

— А не уйти ли мне в монахи, мам? — спросил он Розу Никодимовну, которая поставила перед ним чай и тарелку с пышками и уселась наблюдать, как сынок кушает.

— Нет, ни к чему это, — тоном трезвого, который объясняет дорогу сильно пьяному, сказала Роза Никодимовна и тревожно оглядела своего мальчика.

— Схимник, Ершовская пустынь, — уминая пышки, мечтал Геннадий Бертранович. — Мам? Уйду в монахи, скит в лесу — феноменальное спокойствие и редкий уют. Я никуда не хочу, я устал.

На Розу Никодимовну смотрел её единственный любимый сын Геночка — с удручённым лицом очень пожилого мужчины. Роза Никодимовна молча отвернулась.

— Ма, завтра мне сорок дней, в пятницу приедет Папа из Ватикана, может, мне не уезжать до тех пор?

Роза Никодимовна хранила молчание… «Одна половина моей жизни — темно, а другая половина — что будет?» — подумал Геша. И назавтра, одевшись, пошёл на Митрофановское кладбище посмотреть, кто к нему придет помянуть.

Не пришёл никто. И никто не подумал разрывать на предмет эксгумации настоящую могилу бывшего ершовского авторитета — картина нашлась, всё было хорошо. Над кладбищем парили рыжие вечерницы, ушаны и трубконосы с очень большими задними лапами.

— Уезжай, — попросила загрустившего сына мама, когда он вернулся домой вечером и она увидела, что Геша снова впал в повышенную нервозность и возбудимость. — Тебе опасно здесь оставаться, чадушко моё, или зачем ты всё это затеял?

— Не знаю, — поражено пожал плечами Геннадий Бертранович. — Минута слабости. Как мне вернуться, назад, мама?

— У тебя светлая голова, придумаешь сам, — сказала мама. — Просто отрицай всё.

— Я отрицаю всё, — повторил Геша и сел за телефон…

А в это время один из лучших ресторанов Ершова «Устя» на весь вечер был закрыт на приватную встречу. В нём собрались все Гешины друзья помянуть Геннадия Бертрановича Суэтина — человека и парохода, который решал их проблемы и оставил такую память о себе, что лучше о ней всуе не поминать.

В большом зале ресторана сиял обычный приглушённый свет и шёл очень тихий разговор.

— Ты обратил на это внимание?..

— А ты?..

— Что это всё-таки было-то?..

Все друзья покойного наконец окончательно всё выяснили и сознались, что в течение двух недель им дважды (?!) звонил покойник, и они все по очереди ездили его откапывать, чтобы спасти.

— Был кошмар-ужас что! — вспоминали Чаплыжкины. — В могиле от Геши остались тренировочные штаны и вот этот ботинок…

Нелли Чаплыжкина достала из сумки огромный ботинок от «Карло Пазолини» в полиэтилене и положила его на стол. Все отшатнулись, кроме судьи.

— Нет, родимые мои, — перебил их местный судия, — от Геши в могиле остались два лифчика и костяная нога!

И положил выкопанные им доказательства рядом с ботинком.

Остальные молча разложили всё то, что принесли с собой… Над столом повисла невыносимая тишина.

— А не поехать ли нам туда снова: выкопаем его последний раз, вдруг он там до сих пор лежит и ворочается? — сказал самый трезвый из них.

— Поехали!!!

— Лопаты е?..

— Е!..

И кавалькада разноцветных «мазератти» ершовской элиты покатила к Митрофановскому кладбищу.

И в эти самые минуты Геша снова стал всем по очереди звонить, тихо предупреждая, что всё, что было, неправда, и на самом деле он живой-здоровый, и хочет вернуться…

— Я приду, и всё встанет на круги своя, — тихо проговаривал в трубку он и звонил, звонил…

— Он снова объявился! — кричали друг на друга десять Гешиных друзей. — Молитвы за здравие не помогли!

— Наоборот — он ожил!

— Его там не было — мы перерыли всё!

— Мы же все откапывали его и ничего не нашли…

— Значит, он точно жив! — буркнул презентабельный мужчина, чей-то муж.

— Но мы же погребли его!..

— У него такая тоненькая лобная кость на фотографиях с похорон!.. — вспомнила Нелли Чаплыжкина. — Он жив, жив!

У кладбища на ворохе травы сидел прежний могильщик. Он просто жил неподалёку и зашёл по старой памяти.

— Если меня выгонят из милиции, тут меня с руками оторвут! — хвастался он двум гранитным ангелам, между которыми сидел.

Увидел подъехавшую кавалькаду, очень удивился, встал, отряхнул штаны и пошёл раскрывать ворота, быстро вызвав наряд по рации.

— Родной ты наш, — негромко, но настойчиво обратились к нему двадцать человек. — Давай раскапывай в последний раз! Поганец Геша снова оттуда позвонил…

— Вы уверены? — на всякий случай спросил могильщик, засучивая рукава.

— Как в том, что ты — кузнец-молодец! — звонко и отчётливо сказала за всех Чаплыжкина.

— Что есть, то моё, — согласился и погладил большим пальцем правой руки средний и указательный ряженый могильщик.

И через час пустой гроб с запасной дверью стоял на краю разрытой могилы. Все быстро крестились, косясь и заглядывая в него.

— Пусто, люди!

— Хоть шаром покати…

— Напрасно рыли…

— А где же Геша, наш ситный друг? — спрашивал всех какой-то малюсенький мужичок в пригожем пиджаке и дорогих туфлях.

Из кустов снимали всю эту честную компанию сотрудники ОВД.

— Нет человека хуже меня, и нет человека лучше меня, каждый равен мне, и я равен каждому, — сказал Геша, подойдя к своей могиле. На нём был старый костюм, в котором его никто, никогда и нигде не видел.

— Геша! — закричала Чаплыжкина. — Гешенька!

Остальные потрясённо молчали.

— Ты — покойник, — наконец сказал ему местный судья, поморгав сквозными глазами на непроницаемом лице госслужащего.

— А, может, ты?.. — медленно повернул к нему голову Геннадий Суэтин.

Судья постоял и ушёл. Только пыль заклубилась вслед за чёрным «мазератти». Все посмотрели — Геши тоже не было.

— Почудилось, — решили все. — Такое бывает на сороковины…

— Он был! Был! — едва слышно шептала Чаплыжкина. — А как хорошо выглядит…

И по пыли пошла к белому «мазератти». Чаплыжкины отъехали от погоста вторым номером.

— А деньги? — воззвал к уходящей элите ряженый могильщик.

— Деньги — навоз, я знаю, что говорю, — доставая неприличных размеров кошелёк, сказал малюсенький мужчина, местный нувориш и между нами — мужчина хоть куда.

— Я не смог к ним вернуться, мама, я не знаю, о чём с ними больше говорить, — возвратившись домой, сообщил Геша.

— Ну и правильно, мой самый хороший мальчик, — сказала Роза Никодимовна.

По городу летала солома, в Ершов приехал Папа…

Параболические антенны спецслужб наводнили Ершов за неделю до его приезда — ожидание затянулось, но ненадолго!

Всю ночь перед его приездом над Ершовым сияла ярко-золотая луна. А над Митрофановским кладбищем летали нетопыри… Мост подбили сваями, замостили, укрепили трещину клеем для бетонных сооружений, и Папа не упал в реку. Пролетел через мост, как мотылёк над пожаром.

До последней минуты никто не верил, что едва живой старичок посетит заштатный городок Ершов из-за какой-то незначительной и несуразной картины…

«Нонсенс в кубике», — твердили почти что все. А он приехал всего на три с половиной часа, а потом остался отобедать и опять же — на людей загорелся посмотреть, будто люди здесь другим миром мазаны. Экзорцист, одним словом.

— Чересчур святой, — увидев папу, сделали вывод все. Правда, с такой охраной, что неудобно на неё было глядеть. Все отворачивались.

Ещё с утра к музею на «мазератти» съехались элитные жители города, и на своих двоих пришли все остальные люди взглянуть на найденную картину и, если очень повезёт, — на Папу.

Выцветшие глаза Папы и выцветшие глаза его нунция долго смотрели на картину.

— Это не она, — тихо сказал Папа.

— Эта трижды лучше, — повернулся к нему нунций.

— Эта лучше — навсегда…

— Несуразно это! — почесав бусиной от чёток нос, произнес нунций.

— Почему? — Папа был спокоен, как всегда.

— Мы ехали за одной, а увидели совсем другую — лучше.

— Почему тогда несуразно, может, провиденье шалит?

— Как думаешь, нам отдадут её?

— Русские всё отдадут.